Александр Былинов - Запасный полк

— Отступаем? — спросил Дейнека, глядя на карту.

— Понемногу есть, — вздохнул Беляев. — Вот сюда, в этот резервуар, идут наши маршевые роты, глядите. Здесь перемалываются фашистские войска.

— И наши, — заметил Дейнека.

— И наши, — согласился полковник.

Он провел рукой по излучине Дона, показал на Воронеж, потом спустился на юг. Новочеркасск, Шахты, Ростов, Армавир, Майкоп и другие города находились уже по правую сторону фронта, обозначенного алыми флажками, и были исколоты остриями булавок.

— Этого лета никогда не забыть, — сказал Беляев, не отрываясь от карты. — Пройдут годы, гитлеризм будет раздавлен. Новое поколение подрастет, для него война будет только в книгах или в кино, как был для нас, скажем, Чапай... Историки и писатели возьмутся за перо, будут о наших днях писать. Пусть только не забудут они о начале, о нашем величии и наших промахах, о том, как беззаветно защищали Севастополь и как легко сдали Днепропетровск, о нелегком и, по-моему, не очень разумном наступлении на Изюм-Барвенково этой весной... Не для того чтобы умалить подвиг, нет! Он уже вписан кровью и еще будет скреплен победой. А для того чтобы в будущем быть зорче, чтобы не было лишних жертв и напрасной крови. Надо научиться воевать малой кровью. Может быть, говорю тривиальные вещи, но меня жжет... вот здесь. Не жалеть пота, не жалеть сил для выучки бойца...

Дейнека спросил:

— Вы часто думаете об этом?

— Не перестаю. Об этом нельзя забывать даже у ворот коммунизма. Может быть, я порой схожу с ума, но этот год, сорок второй, с его жарким летом и засухой словно выжжен в сердце. Он вобрал в себя весь наш героизм, всю стойкость и ненависть к врагу и вместе с тем нашу слабость, беспечность, «авось»... О, эта беспечность! Не слишком ли дорого расплачиваемся мы за нее?!

Беляев шагал по комнате, останавливался и снова шагал. Дейнека впервые видел его в таком возбужденном состоянии.

— И если бы в будущем, — прикрикнул он на Дейнеку, — такой человек попытался сфальшивить, приуменьшить страдания и потери ради успокоения душ современников, нового поколения, я первый с презрением отвернусь от его писанины...

— Вы всерьез задумываетесь о будущем, — сказал Дейнека, удивляясь тому, какой оборот приняла беседа. — А у нас в настоящем дел невпроворот. Вот, например, завтра начинается семинар агитаторов подразделений...

— В добрый час, — рассеянно ответил Беляев и снова подошел к карте, рассматривая изломанную линию флажков. — Будущее должно знать о прошлом, — настойчиво сказал он. — Задумываюсь, потому что я — человек, отстаивающий свободу от фашизма, потому что — коммунист. И потому, что верю в прекрасное будущее Земли. Хочется, чтобы оно, это мирное будущее, сразу же началось с огромного доверия к людям, понимаешь? Доверия к мысли человека и его способностям... Мне кажется, что по этому доверию истосковались люди. — Он, видимо, уловил нетерпеливое движение собеседника. — Как-то я тебя упрекнул, помнишь? А теперь, видишь, сам философствую. Оказывается, нам без этой философии никак нельзя. Вот и слушай, коли пришел. Сам назвался. А то я от одиночества иногда пропадаю.

— Не может быть, — искренне удивился Дейнека.

— Точно, точно тебе говорю. Дел много. Днем все настоящим, как ты говоришь, занимаюсь, а ночью мирное будущее планирую. Только думы эти, как ты понимаешь, не беспредметные.

Дейнека вытащил портсигар и стал сворачивать цигарку. Он курил махорку, и от этого кончики его большого и указательного пальцев пожелтели. Слушая Беляева, он с легкой обидой подумал, что зря пришел к нему в такой поздний час. Его, оказывается, нисколько не занимает то, что подняло батальонного комиссара с постели. Видно, показалась, почудилась Дейнеке эта сложность отношений. Никакого намека на душевную слабость. Он размышляет у карты. Задумывается о будущем. А вот у батальонного комиссара, пожалуй, нет для этого времени. Словно пулеметным огнем, он прижат к земле текущими мелочами, из которых состоит красноармейская жизнь. Она не имеет ни конца, ни края. Точно так же, как не имеет конца и края поток маршевых рот на фронт, точно так же, как безбрежно людское море.

Завтра соберутся агитаторы. Среди них будут и рядовые бойцы, и командиры, младшие, средние, старшие. Этих людей предстоит еще больше накалить ненавистью к фашизму, подсказать пути к сердцу бойца. Чтобы они в свою очередь научили стойкости сотни и тысячи других, потому что в излучине Дона, у Воронежа, на юге — вот они эти места на карте, словно обагренные кровью, — идут кровопролитные бои за свободу и независимость Родины. Об этом завтра расскажет агитаторам командир бригады.

— Значит, семинар агитаторов, — сказал Беляев, оторвавшись наконец от карты и как бы спустившись с небес на землю, политую человеческим потом и кровью. — Какие темы? — Он заглянул в бумаги. — Текущий момент в Отечественной войне... Боевая выучка войск, железная дисциплина, строжайший порядок. Задачи агитаторов в выполнении приказов... Выступление командира бригады... Хорошо, я буду говорить с агитаторами. Но если хочешь знать, мне самому нужен хороший агитатор, такой, чтобы доброй палкой «агитировал». Я тебе со всей откровенностью скажу... — Беляев был возбужден. — Может, мелочью покажется... по сравнению с тем, что происходит на Дону, в стране, в мире. Но личное оно... и потому важное... Не один год с ним брюхом сопки утюжили, с Мельником-то. А тут такое случилось. В худшее не верю. И совесть чиста. Но видел ты сегодня... Аннушка и Наталья... девушка эта. Никак не вычеркнешь, как говорится... Ну, что скажешь? Твоего слова жду, начальник политотдела. Этим-то я и мучаюсь.

Дейнека улыбался.

Отъезд Мельника и перемена в полку заставили Щербака мучительно передумать все происшедшее за эти последние месяцы. Он чувствовал и собственную вину. Видимо, и сам где-то в чем-то сплоховал, недосмотрел. И прежде всего виноват в том, что примирился, миндальничал с начальником штаба Борским, ветрогоном и хвастуном. Кем и почему был он прислан на должность начальника штаба полка, Щербак не знал, да и не желал знать. Верно, пожалели как инвалида. Надо освободиться от человека, который может подвести в любую минуту весь коллектив...

Вчерашняя история укрепила его в этом намерении, хоть командир бригады и проявляет к Борскому непонятную терпимость: за серьезный проступок при комплектовании маршевой роты ограничился взысканием.

На сей раз справедливости потребовал помощник воентехника Зайдера, Федор Нехода, добряк и мастер на все руки.

Щербак внимательно выслушал Неходу, который докладывал взволнованно и сбивчиво, затем приказал вызвать Зайдера.