Богдан Сушинский - Граница безмолвия

— Я знаю, где расположена ваша палатка, штабс-капитан, — успокоила его полька. При этом Кротова удивила не сговорчивость её, а то, что аристократка обратилось к нему, употребив белогвардейский чин, а не чин вермахта. — Так что если ваше приглашение покажется мне достаточно убедительным…

— Считайте, что оно крайне убедительно. Несмотря на то, что на какое-то время мне придется оставить вас.

Пилоту было явно за сорок. Он понимал, что обречен, однако вел себя с тем спокойствием, с которым способны были встречаться со смертельной опасностью только очень мужественные люди. Никакой военной тайной Иван Красильников, как звали пилота, не обладал, а в том, чтобы отмалчиваться и встречать свой смертный час в тяжких муках, — не видел смысла. Еще недавно его самолет был сугубо гражданским и числился как бы при архангельском обкоме партии и облисполкоме, где машину использовали при экстренных вызовах начальства в Москву или для полетов того же начальства по огромной и совершенно бездорожной области. Но теперь он передан авиаполку, базирующемуся на полевом аэродроме где-то между Архангельском и Мурманском.

— Как же вы оказались так далеко от аэродрома, лейтенант? — впервые нарушил молчание штабс-капитан Кротов.

— Группу энкаведистов под Воркуту доставлял, — с усталой грустью в голосе ответил Красильников. — Тот, что в кабинке застрелился, начальником ихним был. Тоже должен был остаться, но слух пошел, что где-то здесь, в районе поселка Вычегда, прямо посреди тундры, видели группу беглых заключенных. У костра сидели. Капитан этот решил лично перестрелять их, видно, отличиться хотел. За такую ликвидацию — вплоть до ордена.

— Вы сказали: «перестрелять»? — спросил Кротов.

— Так ведь приказ такой есть: беглых ликвидировать в момент обнаружения. Как бы по законам военного времени. Не слышали разве?

— Не приходилось.

— Вам или вашему командованию что-нибудь известно было о существовании в этих краях секретного германского аэродрома? — спокойно просил его фон Готтенберг, предварительно угостив ароматной сигаретой из своего трофейного французского запаса. — Хотя бы по слухам?

— Ничего.

— По рации успели сообщить на свой аэродром, что вас заставляют приземляться на посадочную полосу?

— Не дотянуться мне было отсюда по рации до аэродромного узла связи, — все с той же стоической усталостью в голосе молвил Красильников. Слишком далеко. Да и не до рации мне было. Сначала не сообразил, откуда эти ваши машины взялись, а потом по очертаниям определил: самолеты-то не наши, германские. Значит, только перекрашены слегка. Да и выговор у пилотов какой-то явно нерусский. Понять-то понял, но было уже поздно. И выбора никакого: не сяду — в трясину загонят или в озеро.

— Это верно, — поддержал его Кротов.

— А вы, следует понимать, из белых офицеров?

— Просто, из русских… офицеров. Что, тоже по произношению или, как вы изволили выразиться, «по выговору» определили?

— По этому самому: «как вы изволили…». Но прежде всего, по выправке. Мне приходилось служить с бывшими белыми. Всегда выправка поражала. И этот вскинутый, как у вас, подбородок. Ни у кого из красных командиров встречать такой выправки не приходилось.

— Сами вы, милейший, из каких будете?

— Из тех же, что и вы. Отец ротмистром служил, только погиб, к счастью, в империалистическую, а не в Гражданскую, то есть не за белых сражался. Но все равно: офицерский сын, у нас здесь — это, считай, пятно на всю жизнь.

— Совсем озверели большевички! — нервно повертел головой Кротов. — Кстати, позвольте представиться: штабс-капитан.

— Что, и у них в штабс-капитанах ходите?

— У них уже в капитанах, в Гауптманах. Но те, кто близко знает меня, по-прежнему называет «штабс-капитаном». Позвольте полюбопытствовать. Как же вас, происхождением из офицеров, не арестовали и даже доверили начальство по небу развозить?

— Наверное, только потому и не тронули, что сам я в Гражданскую в школе механиков учился, а затем уже и пилотом стал. Однако у белых не служил, не успел. Да и пилоты красным очень уж нужны были. Словом, каким-то чудом уцелел. Тогда уцелел, а сейчас вот… — вопрошающе взглянул он на штабс-капитана. Как-никак свой все-таки, русский.

В свою очередь, Кротов переглянулся с Готтенбергом, который во время их разговора внимательно следил не только за пилотом, но и за ним. Словно хотел понять: уж не сговариваются ли эти русские?

— Будете просить, чтобы мы отпустили вас? — проговорил барон, прохаживаясь по штабной комнатушке.

— Не буду, — покачал головой Красильников. — Если отпустите, меня тут же арестуют. Как германского шпиона. Как я объясню, куда девались этот застрелившийся энкаведист и самолет? Понятно, что придется сказать правду. Но тогда спросят: «А почему тебя отпустили? Только потому что фашистам продался?». У меня дети, два брата… Все они станут родственниками «врага народа». Так что мне лучше погибнуть смертью храбрых или пропасть без вести, чем ставить клеймо члена семьи предателя на каждом из своей родни.

— Он прав, — подтвердил Кротов. — То, что он сейчас сказал, звучит в его устах приговором самому себе, но он прав.

— Оказывается, правда бывает и такой, — задумчиво повел подбородком фон Готтенберг.

— Но и расстреливать его тоже резона пока что нет, — молвил штабс-капитан. — Убегать он не станет.

— Не стану — это уж точно, — охотно подтвердил Красильников. — Буду считать, что нахожусь в плену, бежать из которого нет смысла.

Барон намеревался сказать еще что-то, но в это время вошел его адъютант Конар.

— Господин оберштурмбаннфюрер! — прокричал он. — Только что берлинское радио сообщило об уточненных данных, касающихся налета, совершенного несколько дней назад нашей авиацией на Мурманск.

— Она налетала на него раз двадцать, и все бестолку, — проворчал фон Готтенберг, только теперь усаживаясь в кресло, само появление которого в этой болотной глуши казалось штабс-капитану невероятным. Каким бы секретным и полевым ни представал в сознании германских снабженцев этот аэродром, они считали своим долгом обставить его штаб так, чтобы офицеры чувствовали себя офицерами.

— Напомню, речь идет о том, что авиация нашего 5-го воздушного флота, — невозмутимо рапортовал Конар, у которого уже давно выработался иммунитет против ворчания своего командира, — совершила массированный налет на русский аэродром Ваенга, что неподалеку от Мурманска. По сведениям, поступившим от «Авиакомандования Киркенес» [34] Под названием «Авиакомандование Киркенео скрывалась отдельная авиационная группировка, состоявшая из самолетов бомбардировочной, истребительной, разведывательной и вспомогательной авиаций, которые базировались на оперативных аэродромах в Норвегии и Северной Финляндии, в частности, на аэродромах Банак, Луостари, Хебугтен и Рование-ми. Во главе «Командования Киркенес» находился в то время полковник Нильсен. Весной 1942 года эта группировка была усилена истребительной и ударной торпедоносной авиацией и переименована в «Норд-Ост». , нашими бомбардировщиками и штурмовиками было выведено из строя более двух десятков самолетов, которые прикрывали с воздуха Северный морской путь, а также подходы к Мурманску и Полярному [35] Речь идет о неожиданном массированном налете, совершенном германской авиацией на советский аэродром Ваенга 29 июня 1941 года. По советским данным, во время этой атаки на земле было сожжено 6 и серьезно повреждено 18 самолетов. .