Богдан Сушинский - Граница безмолвия

— Вот именно: присяга обязывала. И мы не должны забывать об этом. Не оправдания их деяний ради, а ради истины.

— Я так понимаю, что ты тоже хотел бы стать офицером?

— Не только хотел бы, но и стремлюсь к этому.

— Почему же сразу не подался в военное училище? Сын и внук военнослужащих, кастовый пограничник. Тут уж, как говорится, исключительно…

— В Одессе своя романтика. Там о границе не мечтают, там все мечтают о флоте, о дальних странствиях, о тельняшке на всю молодецкую грудь. Вот и меня туда же потянуло. Думал, со временем стану капитаном дальнего плавания. А в Одессе это клан, каста, элита. Но Родина приказала идти служить в пограничный флот, а Родине всегда видней.

— Исключительно, — набыченно покачал головой Загревский. — Ей всегда все видней.

Лишь пригубив свою третью порцию, Оркан попросил разрешения уйти на охоту. Начальник заставы не возражал. Сколько продержится такая волна — неизвестно, а голодать здесь, в Нордическом Замке, на осколке старой, аристократической Европы, не пристало. Взяв в дорогу кусок поджаренного мяса, ефрейтор с радостью оставил общество «камандыров», которым уже явно стал тяготиться. Да и начальника заставы его присутствие за трапезным столом тоже не вдохновляло.

— Так, может, представить тебя, старшина, к званию младшего лейтенанта? Подпишем я и Ласевич. Образование у тебя позволяет. Напишем, что со временем намерен поступить в военное училище. Или сдашь экзамены экстерном.

Взявшись было наполнять бокалы, Ордаш застыл с флягой на весу. Он ожидал услышать от Загревского что угодно, только не это.

— Вы действительно согласны представить меня к повышению в звании? — неуверенно спросил он, не сводя глаз с начальника заставы.

— Имею полное право. Я как раз подготовил несколько сержантских да ефрейторских представлений, которые передам судном. Соловей получит старшего сержанта, ему это по должности полагается. Кто-то будет представлен к младшему сержанту, кто-то к ефрейтору.

— Думаете, мне присвоят офицерское?

— Получить первое офицерское звание всегда трудно. Исключительно. Ответ штабистов известен: «Офицеров у нас хватает, а вот опытных, грамотных младших командиров очень мало». Но почему бы тебе не испытать судьбу? Характеристика у тебя будет исключительная, образование соответствует. С родителями и родственниками проблем, как я понял, нет.

«А вот тут уж, кто его знает? — молвил про себя Ордаш. — Если докопаются до всего того досье, что накопилось на отца, майора Ордаша, с его «порочащими звание советского офицера связями с осужденными офицерами, врагами народа», то поди знай, не придется ли «дослуживать» где-нибудь на Колыме, но уже в робе зэка.

— Нет ведь этих самых проблем? — неожиданно спросил старший лейтенант, чутьем уловив, что старшина замялся.

— О чем речь? — блеснул Вадим оскалом крепких белых зубов. — Проверен так, что перепроверять больше не понадобится.

— Ну-ну… — неуверенно как-то поддержал его начальник заставы. — А то ведь с этим всегда какие-то недоразумения. Кого ни копии, — кто-то из родственников сидел, кто-то был под следствием, кого-то раскулачили, а кто-то служил, если не у Колчака, то у Махно или Врангеля. Тут и в себе не всегда уверен: вдруг где-то что-то всплывет.

А ведь он и в самом деле не уверен, что «где-то что-то» не коснется его самого, вдруг открылось Ордашу. Причем не уверен не только он, а кое-кто из тех, кто занимался его проверкой. Может, поэтому и в старлеях засиделся.

— Если действительно представите, можете считать, что у вас появится офицер-крестник, который умеет ценить добро и друзей. Уж кто-кто, а я отслужу-отработаю, Хрис-стофор Кол-лумб!

— Хорошо, что ты не забыл дать такое обещание, старшина. Слишком много вокруг неблагодарной твари, слишком много… Это я тебе говорю, человек, который давно должен был ждать майорского звания, а все еще сидит в старлеях.

— Что совершенно несправедливо, — рубанул ребром ладони по столу Ордаш. — Не так уж много у нас истинно достойных офицеров, и их нужно ценить. За офицерскую честь, товарищ старший лейтенант. За дружбу и за верность. Если позволите, стоя и до дна.

— Стоя и до дна, — в каком-то порыве воодушевления подхватился Загревский. А когда выпили и он вновь опустился в кресло, в котором восседал с вальяжностью белогвардейского генерала, сказал: — Ты ведь, наверное, не ожидал, что я захочу помочь тебе в продвижении по службе? Только честно.

— Если честно, не ожидал. Отношения у нас до сих пор были сдержанными, и мне казалось…

— … Что я тебя недолюбливаю. Не скрою, какое-то время действительно недолюбливал. Мне казалось, что ты — человек Ящука.

— Ящука?! — искренне поразился услышанному Вадим. — С какой стати?! — Впрочем, его тоже можно понять. Это ж надо: освободить офицера от должности начальника заставы, понизить в звании и при этом оставить на заставе! Кому могло прийти такое в голову?!

— Согласен, вы оба чувствуете себя неловко. К тому же у Ящука еще и слишком раздуты амбиции. Однако не будем сейчас об этом. Прекрасный, «пиратский» день — как у на$ говорили о штормовых днях. — Изысканный, как в лучшем одесском ресторане, стол. Камин и буржуйка под солдатскую спиртягу и рев океанского шторма. Такое не забывается.

— Исключительно! Знаешь, старшина, со своей стороны я, конечно, сделаю все возможное. Но и ты пораскинь мозгами. Возможно, у тебя где-то там, по штабам, есть кто-то из офицеров, кто мог бы поддержать, замолвить словечко, а то и нажать.

Ордаш задумался. В эти секунды он мог поклясться, что такого надежного, пробивного знакомого у него нет. Но как раз в тот момент, когда Вадим искренне решил признать это вслух, он вдруг вспомнил о своем отчиме, о полковнике Радулове. Вспомнил и поразился: как же он мог забыть о полковнике, который служит в штабе округа и который к тому же приходится ему отчимом?!

Походная палатка все еще хранила в себе тепло жаркого летнего дня, сотворяя хоть какую-то видимость комфорта посреди холодной ночи приполярной тундры. Это был северный вариант четырехместной армейской палатки с влагонепроницаемым днищем, отлично утепленной изнутри и обшитой снаружи толстой прорезииовой тканью. На боковых стенках её были предусмотрены кармашки для оружия и боеприпасов, а на фронтальной имелся откидной алюминиевый столик с навесной лампочкой, питающейся от установленных по углам палатки специальных аккумуляторных батарей. Штабс-капитану она не просто нравилась. Он был восхищен предусмотрительностью тех, кто задумывал это походное жилье.

Его сибирских стрелков разместили в одной из трех землянок-казарм, поэтому Кротов мог провести эту ночь в одиночестве, наедине со своим армейским дневником. Еще в начале 1940-х годов он познакомился с генералом Петром Красновым [36] Напомню читателям, что генерал-лейтенант Петр Краснов командовал 3-м корпусом войск царской России, а затем, в годы революции, был назначен главнокомандующим войсками Временного правительства. В Гражданскую войну Краснов был избран атаманом Всевеликого войска донского, а в гитлеровском рейхе служил начальником главного управления русских казачьих войск при Министерстве восточных областей, возглавляемом Розенбергом. При всем при этом он вошел в историю как талантливый беллетрист, автор нескольких книг. , привлекавшим его не столько скромным, как считал Кротов, полководческим талантом, сколько талантом беллетриста. Сам не раз пробовавший в юности свои силы в поэзии и даже журналистике, Кротов зачитывался романами Краснова — «От двуглавого орла к Красному знамени», «За чертополохом», «Белая свитка», «Выпаш». Но особенно его увлекали путевые заметки бывшего царского офицера Петра Краснова «Казаки в Абиссинии», которые штабс-капитан положил в свой походный чемоданчик, даже когда вылетал сюда, на базу «Северный призрак».