Иван Новиков - Руины стреляют в упор

— А какое содержание письма вы предлагаете? — спросил Ковалев. — И как думаете развернуть работу? Мы ведь не можем проводить собрания и митинги трудящихся...

— А разве только митингами можно воспитывать людей? Нужно написать такое письмо, чтобы, прочитав его, и тот, кто еще стоит в стороне от нашей борьбы, взялся за оружие. Людей в нашей организации много, передадим несколько экземпляров письма в райкомы, из одной организации в другую, а потом в партизанские отряды и соберем подписи. Нужно только, чтобы письмо это не попало во вражеские руки. Об этом обязаны позаботиться райкомы партии...

Большинство поддержало Володю. Писать письмо поручили самому Омельянюку.

Володя давно уже собирался наведать Дзержинск, где прошла его юность. Маленький, тихий городок оставил в его душе заметный след. Работа в Дзержинской районной газете научила юношу любить людей, распознавать искренних и неискренних, честных и подлых, научила безошибочно разбираться во множестве событий и находить в маленьких фактах большой смысл.

Там, в Дзержинске, еще в детстве он подружился с Геннадием Будаем. Вместе с ним работал в районной газете, вместе учился в Минске, в институте журналистики. Оба были отличниками, и в институтской многотиражке даже была напечатана статья Володи об успехах Гены. Володя, попадая в семью Гены, чувствовал себя как дома, и Гена считал семью Володи своей.

Очутившись на оккупированной территории, они быстро нашли друг друга. Будай жил в Дзержинске, у своих родителей. Там был создан антифашистский комитет, в который вошел и Гена. Члены комитета организовали партизанский отряд. С начала 1942 года Гена часто приходил в Минск к Володе то за листовками, то за медикаментами, то договориться о новом пополнении отряда.

Во время последней встречи друзья долго и сердечно беседовали. Володя рассказал, как в Минске начались провалы подпольщиков, как спешно пришлось переправлять многих в партизанские отряды, с какой болью писал он листовку о героической смерти Васи Жудро и Саши Макаренки, как тяжело он переживает смерть отца и какие душевные и физические страдания выносит его терпеливая, всегда молчаливая и заботливая мать.

С другими Володя не говорил о личных переживаниях. У каждого хватало своего горя, своей собственной беды. Встречаясь по делу, о деле и говорили, старательно обходя то, что заставляет голос дрожать несвойственно для бойца. Да и какие слова утешения, высказанные хотя бы и близкими людьми, могут изменить то, что уже произошло, чего никак не изменишь. Мертвые не оживут, а живым еще нужно жестоко и беспощадно воевать. Отчаяние нельзя допускать к сердцу.

Но с Геннадием — другое дело. Он — свой, с ним все пополам. Не стыдясь своих совсем не бойцовских чувств, со слезами на глазах рассказал Володя, как потрясенная, прибитая горем мать принесла ему тяжелую весть об отце, как возникали у него один за другим фантастические планы освобождения старика из застенков СД и как нужно было сразу же отказываться от этих нереальных проектов. Обо всем этом Володя мог поведать только самому близкому другу, уверенный, что его признания навсегда и для всех останутся тайной.

Вот и теперь на душе накопилось много такого, о чем нужно было поговорить с Геной. Да и хотелось хоть немного отдохнуть после всего пережитого за последние месяцы. Только в семье Будаев мог он почувствовать какое-то облегчение, вздохнуть полной грудью.

Документы были в порядке. Выйдя на Койдановское шоссе, начал «голосовать». Немцы проезжали мимо, даже не поворачивая головы в его сторону. Тогда он пошел пешком.

Упругий, теплый ветер ласкал лицо. Стоило только открыть рот, как невидимый мягкий комок забивался в горло, спирая дыхание. И хотя идти против ветра нелегко, животворный, хмельной дух весны наполнял тело таинственной силой, шаг ускорялся.

Володе всегда казалось, что он воспринимает весну не так, как другие. Как-то по-особенному ощущал он гомон, шум природы. Каждый жаворонок пел для него свою, не похожую на другие песню. Каждый скворец посылал ему свой звонкий, мелодичный привет. В шуме придорожных деревьев, раскрывавших навстречу солнцу жадные объятия, улавливал он симфонию радости, торжества и щедрости жизни. «Нет более гениального музыканта, чем сама природа, — думал Володя, оставляя за собой один километр за другим. — Нужно только уметь слышать ее, понимать ее красоту».

Временами ему казалось, что каждое дерево, каждый кустик, каждая травинка хорошо понимают его и сочувствуют ему. Они готовы в любой момент заслонить его от врага, спрятать в зеленой тени, прикрыть его следы от глаз пришельцев-чужаков. Ведь все вокруг было его, родное.

Какие только мысли не взбредут в голову, когда идешь вот так по весенней, мягкой от сырости дороге, когда над тобой ослепительно сверкает майское солнце, наперебой звенят многоголосые птицы и манят к себе застланные трепетной дымкой дали. Невольно рождаются в душе мелодии еще никем не спетых песен, и сказочные образы сливаются с действительностью.

Где-то около Волкович его подобрал штатский шофер, видать, из бывших военнопленных. Ехали всю дорогу молча, каждый думая о своем. На прощание Володя протянул шоферу деньги, но тот отмахнулся:

— Брось, братец, я своих людей не обдираю. Иди себе на здоровье...

— Тогда позволь твою руку, друг...

— Пожалуйста...

Удивительное дело: за всю дорогу не перекинулись ни единым словом, а расстались близкими, своими людьми.

К Будаям Володя пришел в хорошем настроении. Родители Гены встретили его, как родного сына. Мать засуетилась около печи, отец посадил гостя за стол, расспрашивал, что делается в Минске и что вообще слышно на свете. Гены не было дома, он работал на механическом заводе и вернулся только вечером. Но Володя не скучал со стариком. Они давно не виделись, и им было о чем поговорить.

К Будаям пришли их соседи, совсем еще молодой человек Павел Хмелевский, пожилой колхозник из деревни Рудицы Семен Юхович, которого подпольщики Дзержинска знали под кличкой «Клим», и давнишний знакомый Гены Иван Жуковец. Трое гостей и Гена — это и был Дзержинский антифашистский комитет. Будай созвал его, чтобы в присутствии Володи обсудить наиболее важные вопросы деятельности антифашистов района.

— Хлопцы хотят знать, что случилось в Минске, — сказал Гена. — Расскажи, пожалуйста, Володя...

Тяжело говорить о том, что кровью запеклось на сердце. Но необходимо. Товарищи должны учиться на ошибках прошлого, чтобы не повторять их. Не торопясь Володя рассказал об арестах руководителей подполья, о предательстве Рогова, Белова и Антохина, об организационных недостатках подполья, о слабой его конспирации.