Михаил Никулин - Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди

Иван Никитич и Петя, захватив мешочки, прошли к промоине, отыскали спрятанную лопату, приоткрыли яму и стали насыпать пшеницу. Они работали быстро, не издавая лишнего шороха и стука, а разговаривали только по крайней необходимости.

— Завязывать буду я, у меня пальцы крепче, — говорил Иван Никитич. — А лопату старайся не так круто запускать в пшеницу.

— Так? — нетерпеливо спрашивал Петя.

— Так, — отвечал Опенкин.

— А почему в этих мешках не полно? — спрашивал Петя.

— Чтоб не подумали, что нам насыпали, как отмеряли.

И снова наступало молчание.

У Коли Букина и Димы Русинова работа была вольготней: они ломали стебли подсолнуха только для видимости. Им важно было присматриваться к тому, что делалось на куницынском скате в котловину, и прислушиваться к кустарникам. Предупреждение старика быть предусмотрительными скоро показалось им несерьезным. И в самом деле — на куницынском скате никто не появлялся, в котловине было тихо. Только изредка птички пролетали над головами, да ветер, — он к закату солнца неожиданно подул с северо-западной стороны, — посвистывая в колючих кустах, рывком устремлялся куда-то вверх, должно быть, вдогонку за разорванными непогожими облаками, уплывающими к заливу, к гирлам Дона.

Коля и Дима стали подшучивать друг над другом.

— Колька, а ты все-таки хорошо приврал Петьке: сказал, что тачка немного поскрипывала. Она ревела у нас, как тот верблюд, на каком керосин в бочке развозили.

— Перед Петькой было стыдно. А тебе? — спросил Коля.

— Что мне? Я про тебя.

— А я, Димочка, про тебя. Ты же тоже не бессовестный?

Один раз ребята насторожились и притихли: на куницынской дороге с громким треском появились мотоциклисты. Коля и Дима хотели уже окраиной промоины бежать и предупредить об этом старика и Петю, но мотоциклисты, спустившись по западному склону в котловину, стороной промчались мимо и через несколько минут были уже далеко на восточном склоне, скользя по нему подпрыгивающими серыми точками.

— Хорошо, что не побежали говорить. Старик сказал бы: «Поднимаете панику и от дела отрываете», — проговорил Коля.

— Старик — он такой, по пустякам лучше его не трогать, — согласился Дима.

И вдруг к тачке, где происходил этот разговор, подбежали один за другим чем-то взволнованные Иван Никитич и Петя.

— Сколько мотоциклов спускалось в котловину? — быстро спросил старый плотник.

Ни Коля, ни Дима не считали мотоциклистов, да и не знали, зачем это нужно было делать, и теперь обескураженные молчали.

— Взыскать бы с вас, да некогда! Петро, бери их под свою команду и с ними под скат. И не теряйте меня из виду…

Пологим скатом под уклон побежал Петя, за ним Коля и Дима. Из-за выступа они видели Ивана Никитича, который успел опередить их на целую полсотню метров. Старый плотник бежал подпрыгивающей, крадущейся побежкой. Прямую, с заостренным концом лопату он держал сбоку, на весу, точно прятал ее от глаз постороннего. Неожиданно он притих за кустом, слившись с ним стеганкой и запыленными сапогами. Лопату еще больше отстранил от себя, словно собираясь замахнуться ею.

Петя с товарищами прилег за выступом промоины и, наблюдая за стариком, тихо укорял Колю и Диму:

— Как же вы не заметили, что двое из мотоциклистов где-то внизу задержались?.. Они ехали последними и еще прикладывали к глазам бинокли… Может, они заметили нас и теперь поднимаются сюда?..

Старик оглянулся и злобным взмахом руки предупредил ребят, чтобы не сходили с места, а сам тут же скрылся за кустами. Прошло около десяти минут. Раздался выстрел. Он прозвучал совсем близко и так глухо, как будто кто-то хлопнул в ладоши.

Петя вскочил. На побелевшем лице его товарищи могли прочитать только один вопрос: «Неужели это в Ивана Никитича?»

— Сидите тут, — сказал он и побежал, скрывшись вскоре за теми же кустами, за какими скрылся и Опенкин.

Скоро он выглянул оттуда и шапкой позвал к себе друзей.

Через несколько минут все они — Иван Никитич, Петя, Коля и Дима — стояли около убитой женщины, упавшей спиной на присохшую полынь. Ей выстрелили прямо в лоб. На ней не было платка, и было видно, что седые волосы ее, убранные за уши и на затылок, стали с годами реденькими. На опрятном смуглом лице с черными бровями еще светилась какая-то озабоченность, которая связывала ее с жизнью, но по земле она уже протянулась во весь свой невысокий рост и лежала непостижимо спокойно.

— Тот, кто стрелял, давно уехал. А этот, что фотографировал, только собирается, — обратил старик внимание ребят на гул заводимого мотора, доносившийся со дна котловины. — Фотограф — молоденький фашистик. Пробежит в горку десяток шагов и щелкнет. Потом опять пробежит и щелкнет… Я уже, Петро, наметил рубеж, выше какого ему не следует подниматься в гору. И он хорошо сделал, что не поднялся. Пускай фашистик еще попрыгает на этом свете… Зато наше дело не расстроилось. При одной мысли, что оно могло расстроиться, пот прошибает, — говорил Иван Никитич, вытирая и в самом деле сильно взмокревшие лоб и затылок.

— Иван Никитич, а убитая — это ж Ильинична Мельникова, из Первомайского? — словно не веря себе, спросил Петя.

— Она, — ответил Иван Никитич, снимая треушку и засовывая ее в карман. — Ты же знаешь, Петро, что первомайцев переселили в Троицкую. Так Ильинична оттуда кустами все ходила полюбоваться на свой дом, на поселок… А ведь предупреждал я ее: «Гляди, говорю, опасно…» Ну что ж, Ильинична, хоть нам и некогда, а похоронить тебя обязаны.

Рыли яму быстро на рыхлом пологом склоне промоины. Засунув шапки в карманы, проворно, но бережно перенесли сюда убитую, закопали и несколько секунд постояли здесь. За эти секунды старик успел сказать:

— Запомните, что похоронили как раз против кустов шиповника.

Петя успел подумать: «Кажется, что я давным-давно ушел из дома, а не сегодня. Знают ли старик, Коля и Дима, что было сегодня в городе, в Семеновой балке? Может, они ушли из города раньше? Так и не успел спросить их об этом…»

Коля, раскрасневшийся от горячей работы, от тяжелых раздумий, никак не мог отогнать назойливой мысли: «Если бы на Ильиничну надеть очки, она была бы похожа на маму».

Димка стоял прямой, сердитый и печальный. И когда Иван Никитич, указав на тусклый закат, сказал, что двое пойдут с ним, а третий будет наблюдать, прислушиваться, Дима попросил:

— Можно, я буду наблюдать и прислушиваться. Мне уже надоело ошибаться.

Старик согласился.

Поздний вечер, а может быть, уже ночь?.. Небо, как и днем, затянуто сплошными облаками. Темно, неприветливо в осенней степи. На взгорье волнами ходит северо-западный ветер. Иногда он посвистывает и шумит. В эти минуты кажется, что в степи, помимо него, никого нет. Но стоит ему, ветру, остановиться, притихнуть, как чуткому уху станет слышно едва уловимое постукивание колес.