Юрий Бондарев - Мгновения. Рассказы (сборник)

– Нет, – ответил Сергей вполголоса. – В Косую падь за образцами идем. Через полчаса…

– Эх, Сержик, Сержик, ни черта ты не понимаешь. – Банников усмехнулся, сейчас же встал, оделся и вышел, хлопнув дверью.

Сергей пунцово покраснел, долго сидел не шевелясь, зажав руки коленями. Потом, скрипя в тишине лыжными ботинками, осторожно двинулся к выходу, чувствуя, как Сивошапка и Абашикян смотрят в спину ему.

Стоял скованный скрипучим морозом вечер. За тайгой широко стекленел, потухал огненно-малиновый закат. В стылом, холодеющем воздухе тек, разносился горьковатый запах дыма: в деревне к ночи топили печи. Над крышей Лидиного дома уже вставал, окутываясь дымком из трубы, прозрачный, как льдинка, месяц.

Как только Сергей вошел, в хозяйской половине пахнуло огнем, красные отблески печи дрожали на цветной занавеси, задернутой над дверью в ее комнатку. Там было тихо. Выйдя навстречу, высокая и широкоплечая хозяйка, вытирая передником распаренное лицо, спросила Сергея:

– Ты чего это, молодец, как жених стоишь? Или, думаешь, синица ждать будет, пока ее ладонью прихлопнешь? Нету Лидии Александровны, ушла. Нету…

– Как ушла? – растерянно выговорил Сергей. – Куда?

– Сначала все по комнате шагала, ходила. А пришел этот… Банников. Ну она шибко ругалась с ним, а потом смеялась, чисто колокольчик. На лыжах пошли. Эх, парень, чего ты?..

Сергей, ни слова не сказав, повернулся, с какой-то робостью вышагнул из избы, медленно сошел с крыльца. Две свежие лыжни уходили от избы, виднелись рядом, вдоль дороги, терялись в синеющей глубине улицы; там на окраине визгливо лаяли собаки.

Вдыхая режущий горло ледяной воздух, Сергей крепко потер грудь и без цели пошел по дороге. «Не стала ждать. Тогда зачем же она обманула? – спрашивал он себя с тоскливым недоумением. – Как же так?»

За крайними домами, под обрывом, неподвижно стыло в декабрьском морозе занесенное буграми снега русло реки, и везде было щемяще пустынно, освещено высоким и холодным месяцем, чернели, густо дымясь, проруби на синем льду.

«Ушли в Косую падь! – подумал Сергей, все еще не понимая. – Но зачем же? Как же это так?»

Когда он вернулся, в избе все спали. Он закрыл дверь, сел на свою кровать.

– Ты, Сережка? – послышался из темноты хриплый от сна голос Сивошапки. – Що рано? – И в его голосе прозвучала вкрадчивая мягкость.

Сергей не ответил, хмуро разделся и лег.

Он долго лежал на спине с открытыми глазами, глядя на фиолетово мерцающий квадрат мерзлого окна. Было горько… Он чувствовал, как давило в горле. А в тишине избы старые ходики Абашикяна настойчиво спрашивали кого-то: «Так ли все? Так?» И впервые показалось Сергею, что он понял Абашикяна: в тайге, в зимнем одиночестве, когда рядом над головой тикают часы, они кажутся живым существом и, может быть, другом, поселившимся под одной крышей.

Ему было душно. Он не мог уснуть. Он ворочался, колотя кулаком по смятой подушке.

Глубокой ночью оделся и вышел. Он постоял немного, ссутулясь, охваченный холодом, и зашагал по сверкающей лунной дороге, черно располосованной длинными тенями спящих изб. Было мертвенно-безмолвно, стены домов светились мохнатой изморозью. И не слышно было лая собак во всей деревне.

Вдруг на околице громко и ясно прозвучал голос, как выстрел в тишине, и смолк. Сергей остановился, прислонясь к забору, в тени. Из-за крайних домиков на пусто синеющую дорогу вышли две фигуры, отчетливо высвеченные луной, виден был пар дыхания, отрывавшийся из-за их плеч.

– Все же было здорово, правда, Банников? – донесся с дороги голос и смех Лиды. – Я люблю… ночью ходить на лыжах!

– Почему ночью? – спросил Банников.

Они приблизились к ее крыльцу.

Сергей видел, как Лида устало начала снимать лыжи, и сейчас же Банников наклонился к ее ногам, стал помогать ей. Она выпрямилась, стеклянным голосом сказала: «Спасибо» – и взошла на ступеньку крыльца. Банников стоял внизу, смотрел на нее и ждал. Лида протянула ему руку, проговорила: «Павел…» Он тоже протянул руку и что-то ответил негромко, смеясь.

– Эх вы-ы! – неожиданно презрительно сказала Лида и взбежала по ступеням.

Банников пожал плечами, надевая рукавицы, потоптался на лыжах, вроде бы проверяя прочность креплений, и заскользил по улице сильным, размашистым шагом прочь от дома. Лида некоторое время ждала на крыльце, потом с отчаянным лицом присела на заиндевевшие ступени, сгорбилась вся, словно плакала беззвучно. Сергею стало трудно дышать. Он шагнул от забора.

– Лидия Александровна…

– Что? Кто это? – вскрикнула Лида, быстро вставая со ступенек.

– Это я…

– А, Сережа, – со странным облегчением произнесла Лида и рассеянно спросила: – Ну а ты… ты что?

Он стоял не двигаясь в тени дома, в четырех шагах от нее.

– Я просто вышел, жарко в избе, не уснешь, – смущенно солгал Сергей. – Вышел вот… луна…

– А! Да, да…

Он поднялся на крыльцо, нерешительно замялся. Она, с напряженным выражением прикусив губу, упираясь спиной в дверь, смотрела как бы сквозь Сергея, не видя его, а он, чувствуя от этого озноб и горячую пустоту в груди – в этой пустоте глухо ударяло сердце, – робко спросил:

– Вы устали, наверно?

– Сережа, бедненький… – грустно проговорила Лида и придвинулась к нему. – Ты бедненький, да? И я бедненькая… Оба мы бедненькие, правда?

– Что вы? О чем говорите? – прошептал Сергей и уставился себе под ноги. – Я не сержусь на вас. Честное слово.

– Ой, Сережа, какой же ты мальчик! – Она провела варежкой по груди Сергея, сказала странно и доверительно: – Сережа, милый ты какой…

Он, будто оглохнув, краснея, уже слышал ее смутно и не мог найти, что ответить ей.

Тогда она легонько коснулась подбородка Сергея, подняла его голову, глядя ему в лицо вопросительно-внимательным взглядом.

– Ты меня любишь, Сережа?

Она так прямо, откровенно спросила это, что он ощутил: и ее лицо, и луна над деревней, и снежные ели – все сдвинулось, поплыло перед ним в пелене. Он задохнулся и, полуотворачиваясь, прошептал:

– Не знаю…

– Сере-ежа-а… – виновато и протяжно сказала она. – Что же мне делать?

И эти слова больно и остро задели Сергея своим горьким, определенным смыслом. Он молчал.

Она договорила с горечью:

– Нет, Сережа, не меня ты любишь. Ты первую любовь свою любишь. Меня не за что любить.

И опять взглянула из-под лохматых от инея ресниц и чуть улыбнулась, как прежде, – улыбались только края губ.

– Поцелуй меня… Ну? Я разрешаю. – И потянулась к нему.

Он стоял неподвижно, ошеломленный.

– Не хочешь? – спросила она. – Я знаю, что я дрянь. Правда?

Он совсем близко увидел ее брови, губы – у Лиды откинулась голова – и заговорил хрипло, решительно, сопротивляясь тому, что она говорила: