Илья Чернев - Семейщина

— Никакого Спирьки нету, — вразумлял Алдоха. — Вот уж вернется… Да ты не убивайся, не с чего убиваться-то: подумаешь, один кулацкий голос лишний. Далеко на нем не уедешь… Наше от нас не уйдет, не Спирькиным голосом революцию вспять повернуть.

— Не об этом я, — знаю: ничего им не сделать с нами! Да ведь обидно! Обида — она вот где у меня! — стучал себя в грудь председатель Мартьян.

— Ну что ж… обида… — подыскивал успокоительные слова, суровый Алдоха и не находил их.

Мартьян то и дело наполнял свой стакан.

На другой день председатель Мартьян Алексеевич неожиданно исчез из деревни, — как сквозь землю провалился…

Куда же, в самом деле, девался он? Это больше всего занимало партизан, демобилизованных, молодых парней. Уж больно кололи глаза смешки о Спирькином предательстве. Хотелось порасспросить Мартьяна, — так ли, не зря ли треплют языками старики, не рано ли смеются?

Мартьяниха только утирала запаном слезы да руками разводила. Партизаны приходили к Алдохе, ловили его на тракту. Алдоха решительно ничего не знал о председателе, касательно же Спирьки, отрезал категорически:

— И охота вам богатейской сплетне верить! Понапрасну баламутитесь.

Партизаны отчаливали ни с чем, махали руками, — черт, дескать, и тот в этом деле ногу сломит.

Справные мужики похохатывали: не выдержал-таки Мартьян, за все его прежнее изгальство возместилось ему сторицей. Кой-кто пронюхал о том, что председатель запил горькую, сбежал на тугнуйские заимки, заливает там свою обиду и никак залить не может. Покаля и Астаха покатывались меж собою над Мартьяном больше всех.

И конечно же, раньше других, узнал об этом Алдоха. Никак не ожидал он, что запой Мартьяна примет такой размах, и горестно скреб в заросшей патлатой голове: что делать? Если бы предвидел он, что получится такое, разве дозволил бы, — да ни за что в жизни! Никогда с Мартьяном Алексеевичем подобного не случалось, кто мог думать… Он пресек бы пьянство испытанного друга, в самом корне, не давал бы ему потачки… «Вишь, думал от чужих глаз схоронить, а что приключилось… Сам ему подливал», — лютовал на себя Алдоха.

Он никак не мог простить себе: как это он проглядел Мартьяна, позволил ему выйти тогда поздно вечером, — а того и след простыл. «Зачем отпустил, не вызвался сам: сходить за опохмелкой, почему на койку не уложил?»

Четыре уж дня прошло после исчезновения председателя, дело принимало худой оборот. Посоветовавшись с его потерявшей голову женою, Алдоха решил объехать вершно заимки, отыскать Мартьяна, вызволить из беды, уберечь от позора.

Он нашел его на самой дальней заимке. В открытой всем степным ветрам дырявой избушке, в стуже, в полнейшем одиночестве, с закоченевшими синими руками, опухший, лохматый, председатель Мартьян выглядел страшно. Он сидел перед опорожненной четвертью и, еле ворочая языком, говорил ему одному видимому собеседнику — там, в углу:

— Вот кончалась… вот, вить, кончалась, антихристова дочь! Он кулаком поддал четверть. Посудина со звоном полетела на пол.

Алдоха подошел к нему вплотную, запустил пятерню в его лохмы, поднял свисающую на стол голову:

— Эк его, надрался! Батюшки светы! Да ты в уме ли?

— В уме, — прохрипел Мартьян.

— Оно и видать, — строго сказал Алдоха. — Председателя по всей деревне ищут, а он… Там люди из города приехали… Начальство, понимаешь? Сбирайся живо!

Выдумка Алдохи ничуть даже не тронула Мартьяна Алексеевича, — разве такого начальством испугаешь.

— Вот кончалась… долить бы ее. — посоветовал он самому себе.

Шатаясь, он поднялся и, хватаясь за стену, двинулся к выходу.

— Ты куда? — резко повысил голос Алдоха.

— Долить, — серьезно подтвердил Мартьян, не глядя на Алдоху, словно разговаривал сам с собою.

— Я те долью! Надоливался уж, хватит!

Окрик не возымел никакого действия. Мартьян ударил ногою дверь. Взвизгнув, она распахнулась, и он вывалился ничком за порог, забуровил руками мягкую притоптанную землю. Как ни зол был Алдоха, — губы его скривились в улыбке:

— Хорош!

Мартьян Алексеевич поднялся на колени, икнул на всю матушку-степь, обвел глазами чистое стеклянное небо, встал на ноги.

— Хорош! — повторил Алдоха.

Тут Мартьян увидел привязанную к торчащей из-под крыши зимовья жердине верховую, с потником на спине, сивую лошадь.

— Сивка мой! — закричал он и с неожиданным проворством раздернул узел повода на жердине.

Все последующее произошло в одно мгновение. Мартьян животом упал на круп лошади и уже на ходу, с судорожной неловкостью работая ногою, закинул ее на хребет коня… Той же минутой Сивка набирал уж резвый ход. Мартьян подпрыгивал на потнике, бил в бока лошади пятками. Позади бежал Алдоха, кричал, неистово взмахивал здоровой рукою…

Солнце село за дальними увалами Тугнуя, там, где дацан, бурятская кумирня. Золотой венец солнца медленно угасал в неподвижных облаках, оранжевым пеплом сумерек подернулась степь.

В деревню Мартьян прискакал затемно. Как был, без шапки, взлохмаченный, он пронесся трактом под немолчный брех потревоженных псов, свернулс в Деревушку и осадил Сивку перед закрытыми ставнями Дементеевой новой избы… постучал пальцем в ставень, прохрипел:

— Дементей… дядя Дементей, выдь на минуту. В избе засветили огонь.

Дементей Иваныч вышел на улицу, разом узнал Мартьяна, шарахнулся: не с бедой ли какой в этот поздний час налетел к нему бешеный председатель? Не требует ли власть с него строгого ответа насчет спьяну выданной им тайны Спирькина предательства? Не зачлось ли ему это как хула и подрыв?.. В этих вопросах, молнией вспыхнувших в голове, сказалась вся затаенная тревога Дементея Иваныча за последние дни: «Эх, зачем сболтнул… Лучше бы промолчать!»

Пригнувшись на коне, председатель схватил его за руку:

— Ты что дрожишь? Не дрожи… не бойся…

Тут только Дементей Иваныч заметил, как опух Мартьян, как он растерзан, как нестерпимо разит от него самогоном.

— Не бойсь… открой калитку, веди коня во двор… Худа не будет… Дело есть…

Дементей послушно выполнил просьбу. У амбара, в густой тени, Мартьян спрыгнул с лошади, схватил хозяина за рукав:

— Ты мужик понимающий… ничего мужик… зелье в припасе имеется?

Тревога отпала от сердца Дементея Иваныча: значит, не за ним, не за его душой председатель! Он ухмыльнулся:

— Зачем тебе?

— Вот еще — зачем! Вестимо, не поясницу мазать… — Мартьян выразительно щелкнул себя по кадыку.

— Не знавал я за тобой этаких дел, — пуще прежнего обрадовался Дементей Иваныч. — Душа, что ли, горит?

— Горит, — мрачно согласился Мартьян.

— Ну, это мы зальем, штоб не горела. Это мы можем выручить. А ты… того… потом не попомнишь? — в голосе Дементея Иваныча прозвучала опаска.