Владимир Лидин - Три повести

Ближе к жилым местам охотник не хотел стрелять зверя: может быть, японские люди ходят еще в этих местах…

Так они шли три полных дня. Кожа на лице потрескалась от мороза и северного ветра. На четвертое утро с вершины сопки открылась Уссури. На реке был уже лед. Но из высоких труб стойбища мирно поднимались дымки. Дымки означали, что в домах горят очаги и люди греются на теплых канах.

Они спустились с сопки и обошли луговиной стойбище. На берегу реки стоял полукруглый летник. Его берестяные листы, перетянутые веревками, местами оторвал ветер. Здесь охотник оставил Дементьева. Он должен был прежде сам побывать в стойбище, чтобы узнать про все дела. Дементьев остался один в летнике. Ветер задувал в его щели и хлопал оторвавшимися берестяными листами. На месте очага еще остались зола и чешуя рыбы. В отверстие для дыма было видно свинцовое небо. Низкие облака неслись с севера.

Два года назад, семнадцатилетним, вместе со старшим братом, с Игнатом Прямиковым и другими своими сверстниками он ушел воевать. Партизанское движение охватило Амур. В селах не оставалось ни мужчин, ни подростков. Все были под ружьем, и тайга давно заменила дома́ родного села. Он ушел вместе с другими, но ясное понимание целей пришло позднее. Цели теперь были ясны даже этим нанайским охотникам, которым он обязан жизнью. Мир раскололся на две половины, и на одной были освобождение родного края и будущее, а на другой — семеновский карательный отряд, пришедший раз в казачье село для расправы, кровь убитых, опозоренных, замученных, закопанных в землю живыми товарищей, сотни могил, сотни смертей самых близких ему людей… Он видел, как пришли хозяйничать в родной его край маленькие, с желтыми околышами фуражек, похожими на лампасы уссурийских казаков, японские интервенты. Он помнил всадников отрядов Семенова и Калмыкова: угрюмый чуб, выпущенный из-под надетой набок фуражки, плетка у ног, которой можно бить наотмашь по лицу, и лихая кавалерийская посадка на мелкорослом забайкальском коньке; дикие песни, разбиваемые стекла окон, драка на церковной площади, сверкание клинков выхваченных в пьяной удали шашек и всхлипы растянутой до отказа гармоники. Лавиной вторгалось все это в казачье село на Уссури. Ненавидящее новую власть, развращенное войной, водкой, хмельное от крови, от бабьего визга, оно ждало только клича грабить, насиловать, жечь…

Все это хорошо знал он, Петр Дементьев. Много могил было насыпано за эти годы на Дальнем Востоке. Много товарищей схоронил он в дикой и жесткой земле тайги. За два года войны он возмужал, огрубел и по-мужски раздался в плечах. Некогда русые его волосы стали темнее и жестче, да и всего его как-то кряжистее сбили годы. Из родного села пришла весть, что умерли от тифа в один месяц мать и младший брат Дмитрий. Старший брат умер раньше от раны, полученной в боях под Читой. Борьба была еще не кончена, и, сидя в берестяном летнике, глядя сквозь отверстие в крыше на низкое зимнее небо, Дементьев готовился к возвращению.

Скоро стало темнеть. Охотник не приходил. Может быть, японский отряд давно занял стойбище. Тогда нужно снова уходить в горы без пути и без пищи. Он опять ощутил то же чувство, какое испытал, прижавшись к стволу упавшего дерева, скрипя зубами от боли в плече и дожидаясь смерти. Когда совсем стемнело, он услышал легкий скрип снега. Человек шел на лыжах; так легко мог идти только охотник. Потом берестяной лист, прикрывавший вход в хоморан [18] Хоморан — летний балаган из бересты. , отогнули, и Заксор пролез в летник. Теперь, отдышавшись от бега, можно было рассказать много новостей. Японцев в стойбище нет, красные сильно побили их возле Ина, и Хабаровск и Иман тоже взяли красные. Два белых начальника бежали со своим войском в Маньчжурию. Княжевское тоже занято красными, и туда полтора солнца ходу.

Дементьев слушал и во второй раз в своей жизни заплакал.

— Ты даже не понимаешь, как много для меня сделал, Заксор, — сказал он только.

— Нанай много разных дорог знает к Иману. Есть дорога через сопку, но можно идти и берегом, как Дементьев захочет. Заксор проводит Дементьева до его людей и уйдет обратно помогать Актанке бить белку. Теперь пойдем, фанза хорошо тепло, хоморан худо. Юкола, табак есть.

И Заксор повел его снежной луговиной в стойбище. В крайнем доме Дементьеву отвели лучшее место на канах. Каны были теплые, и охотники сидели вокруг, курили трубочки и слушали рассказы Заксора о том, как он нашел раненого человека в лесу, как взял его с собой в тайгу, как тот лежал в унтэха и как он поведет теперь его к Иману. Дементьев разрывал зубами красноватую юколу, потом ему налили стаканчик водки, которая нашлась у хозяина. Его уставшее тело наполнилось теплом, он был жив, рана на плече зажила, и широкой ледяной дорогой лежала внизу стойбища река его детства. Он знал ее разливы, птиц, которые селились на ней, все ее запахи и краски. Люди, сидевшие вокруг него, были ловцы и охотники; они были связаны теперь дружбой на всю жизнь, и никакие горы и разлука не могут ничего изменить в ней.

И годы эти прошли, и незачем даже считать, сколько их набежало с тех пор. Вот снова сидит он, Дементьев, в доме охотников. Теперь каны греют сквозь постланные камышовые циновки. Время не изменило Заксора, только грубые морщины появились на его лице от непогод и суровой жизни охотника да соболиным серебром тронуло поверху все еще блестящие угольно-черные волосы. Многое еще следует вспомнить, сидя друг против друга, но тогда на это надо потратить не один долгий вечер. Только на лице Актанки можно сосчитать прошедшие годы. Было ему уже пятьдесят пять лет, коричневая кожа гладко обтянула полысевший лоб.

— Так, так, — сказал Дементьев наконец, — значит, ты председатель колхоза?

— Я — председатель колхоза, — подтвердил Актанка. — Знаешь, сколько колхоз сдал рыбы в этом году? Смотри сюда. — Он достал из портфеля клеенчатую тетрадь. — Вот гляди. Это — план, это — сдача. Теперь видел? Нанай никогда прежде так не работал. Ты радио в стойбище раньше видел? — спросил он еще. — Не видел? Теперь можем пойти, я тебе еще пекарню покажу. Пусть Заксор скажет, была раньше корова в стойбище? Не была. Теперь есть молоко. Есть двенадцать коров. Ты школу видел? Ты ничего не видел! — сказал он укоризненно.

Надо было еще множество дел рассказать про колхоз, и Дементьев узнал, что большой ход белки был в прошлом году и охотники купили много товаров. Колхоз получил благодарность от Рыбаксоюза за перевыполнение плана по сдаче рыбы. Кроме того, премировали быком. Бык — большой, племенной, настоящий зверь. Можно пойти посмотреть быка.

— Постой, постой! — усмехнулся Дементьев. — Так мы никогда не кончим. А мне нужно ночью уехать назад. Мы потом пойдем, и ты все это покажешь мне. — Он прошелся по дому. Там, где обычно стояли в нанайском жилище сеоны, теперь чернел репродуктор. Охотники сидели на канах, их маленькие трубочки дымили. — Вы от Амурского пароходства должны были получить телеграмму, что я собираюсь заехать в стойбище, — сказал Дементьев.