Эдуард Нордман - Не стреляйте в партизан…

Вопрос был вынесен на партийное собрание. Командиром избрали Н.И. Бондаровца. С ним Василий Захарович сразу же условился провести следующий рейд, выделив для этого шесть десятков бойцов из двух отрядов. Планировалось пройти этим рейдом километров 300.

Выступили 2 октября. Важнейший результат похода содержится в следующих словах из отчета Коржа Центральному штабу партизанского движения: «…Разговаривали с людьми, и население из нас 60 делало 600 человек и больше. Для нас это было очень полезно».

Но завершить рейд так, как планировалось, не получилось. К сожалению, в нашем отряде уже недели две снова шло брожение. Душевные терзания того драматического времени, осени 41-го, несравнимы ни с чем. Больше я такого не помню за всю свою долгую жизнь. Особенно страшила многих подступавшая зима. Споры у ночного костра были жаркими, иногда ожесточенными:

– По первой пороше перебьют нас немцы, как зайцев. Можно затаиться в схроне, в землянке… А есть что будешь зимой? – говорили одни.

– Надо разойтись по домам, по знакомым, родственникам, спрятать оружие, а весной собраться в лесу, в условленном месте и снова партизанить, – предлагали другие.

О таких кто-то едко выразился: «Будешь в доме, будешь в хате и с женою на кровати».

Корж отвечал:

– Да, перебьют нас по первому снегу, как зайцев, если будем прятаться. Но мы же не зайцы. Будем и зимой бить немцев. Немцы на танках, а мы на конях и санях по лесам и болотам. Пусть угонятся за нами. У нас одна дорога, а у немца – их сотня, чтобы нас выследить.

На него наседали:

– Давайте пока еще не поздно двигаться к фронту, там передохнем, вооружимся получше – и опять в бой.

Он упорствовал:

– До фронта, считай, тысяча километров. Надо воевать здесь, в тылу врага. Один партизан может сделать то, что не под силу целому батальону или полку. Подорвешь эшелон с танками или боеприпасами, уничтожишь железнодорожный мост – посчитай, сколько жизней солдатских спасешь на фронте.

Судили-рядили… Думы тяжкие у каждого о Родине, о семье, о себе. Мы, молодые, как-то легче относились к жизни. А вот пожилые терзались больше. Но 23 сентября состоялось партийное собрание отряда, и большинство (десять человек) проголосовало за то, чтобы обязать коммуниста В.З. Коржа вести отряд к линии фронта. В ответ Корж отрезал:

– Меня обком партии оставил в тылу врага. Вы что, выше обкома?

Однако споры в отряде не утихали. Бродил народ. И в середине октября Корж с болью в душе отпустил еще одну группу людей за линию фронта. Ушли В.А. Морозов, Ф.И. Положенцев, И.А. Сидорович, А.А. Гусев, П.И. Павлов, К.И. Конушкин, Т.Н. Шардыко – все люди уже немолодые, руководители областных организаций.

Ушли с ними С.А. Полонников, С.И. Тронов – недавно появившиеся в отряде окруженцы. Их-то понять еще можно было, они рассчитывали вернуться в свою часть. Важно было и то, что многие ушли и забрали свои автоматы. Осталось их у нас в отряде только три.

В тылу врага над тобой нет прокурора, нет судьи, нет военного трибунала. Ты сам себе и судья, и прокурор, над тобой только твоя совесть. От совести не спрячешься, не убежишь, не уклонишься. Она всегда с тобой, это высший судья. Вот она и диктовала каждому свое.

Федор Иванович Положенцев, работавший до войны заведующим отделом обкома партии в Пинске, потом снова вернулся к нам. В апреле 1943 года он стал секретарем Пинского подпольного обкома КП(6)Б.

В белорусском энциклопедическом издании «Беларусь у Вялiкай Айчыннай вайне 1941 – 1945» он значится как один из организаторов и руководителей партийного подполья и партизанского движения на территории Пинской области. Все это, конечно, так. Но тогда, в октябре 1941 года, Положенцев ушел из нашего отряда.

Кстати, после войны те, что ушли от нас с целью перейти линию фронта, оказались даже в более выгодном положении, чем мы, оставшиеся в глубоком вражеском тылу. По крайней мере, те, кто дошли. Ведь они, добравшись до Москвы и возобновив контакты с партийным и военным руководством, написали своеобразные отчеты о том, что делали. Потом эти справки стали чуть ли не единственными архивными документами, касающимися тех трагических месяцев.

Мы, находясь в лесах, в почти непрерывных боях и постоянном маневрировании, никаких справок, отчетов не составляли. И вообще бумаг не писали. Да если бы и писали, то отправить их за линию фронта не могли бы. А накапливать документацию такого рода в условиях, когда нет стопроцентной гарантии ее сохранности, не было смысла. Вдруг еще к врагу попадет.

Вот и получается, что в архивах очень мало документов, касающихся партизанского движения в 1941 году. Исключением в каком-то роде являются подмосковные партизанские отряды. Но они действовали в прифронтовой зоне, с ними легче было поддерживать связь. Да и формировались они зачастую на советской стороне фронта. Значит, составлялись нужные списки, издавались приказы.

А вообще-то в том, что о партизанах, действовавших в 1941–1942 годах в глубоком тылу врага, например в Беларуси, мало документов в архивах, больше всего виноваты мы сами. К «бумажной канцелярии» мы, откровенно говоря, относились не очень серьезно. Какие бумаги, мы же воюем! Не раз был свидетелем того, как В.3. Корж на просьбу подписать очередное донесение в Центр о проведенных операциях отмахивался: «Наше дело – воевать. Потом напишут другие».

И в самом деле, написано много. Но поскольку послевоенные исследователи работали на основании документов, то получалось так, что львиная доля написанного посвящена 1943–1944 годам.

Не секрет, что у некоторых мемуаристов, особенно у тех, кто прибыл в зону партизанских действий уже в 1943 году, получилось так, что и само партизанское движение, чуть ли не вся боевая и политическая работа против оккупантов началась лишь с их прибытием. Теперь и я сожалею, что не вел записей, хотя бы коротких.

Повторюсь, рассказывая о событиях того трудного времени, я никого не хочу осуждать. Как заметил кто-то из мудрецов, каждый может вынести ровно столько, сколько может.

Но, возвращаясь к уходу группы Положенцева, считаю нужным сказать, что в тот момент такое решение девяти товарищей не добавило оптимизма оставшимся в глубоком тылу. Скажу больше, никогда, пожалуй, наше настроение не было таким плохим. Но, к счастью, недолго. На следующий день в наш отряд влились десять новых бойцов из местных жителей.

В ноябре отряд насчитывал уже 80 человек, зимой – более 200. Вот еще одна красноречивая запись в дневнике Коржа, сделанная в декабре 1941 года:

«Сильный мороз, метель. Мы находимся в постройках. Немцы с полицией рыщут по деревням Нежин, Калиновка, Малые Городятичи и собираются к нам. Ведется ежедневная разведка. Народ все прибывает, правда, сырой материал, требует большой тренировки». Все эти деревни теперь входят в состав Любанского района.