Эдуард Нордман - Не стреляйте в партизан…

Особым шиком считались комсоставовские кожанки с ремнями крест-накрест. На головах – ушанки, кубанки, военные фуражки, кепки, буденовки, танкистские шлемы, даже шляпы. Если позволял головной убор – красная лента наискосок. На ногах – советские, немецкие сапоги, «разнокалиберные» ботинки, другая обувка, сработанная местными мастерами.

Больше всего ценилась советская военная форма, особенно у молодежи. В январе 1942 года, находясь в Стародорожском районе, мы узнали, что с довоенных армейских складов после отступления Красной Армии многое взяли местные жители. И правильно сделали, не оставлять же немцам. Особенно нахватались всякого добра здешние полицаи.

Вот и решили мы, что у полицаев взятое ими надо отобрать, а свои люди сами поделятся. Сделали рейды по ряду деревень: Бояничи, Кривоносы, Рухов, Пасека. Полицаев разоружали и отпускали, никого не расстреливали. Но казенную красноармейскую одежду и обувь изымали. Изъяли также лошадей, которых, кстати, оставила отступавшая красноармейская часть, полдюжины свиней, несколько десятков мешков с зерном. Остальное раздали крестьянам.

Вернулись с обозом. Вот тогда хлопцы надели новое солдатское белье, шинели, шапки-ушанки со звездочками. Войско стало другим. И не только по внешнему виду. Внутренне все подтянулись. Военная форма обязывает, выправку придает.

Вызывает как-то Никита Бондаровец совсем молоденького партизана, только что надевшего настоящую шинель. Тот так отрапортовал, что удивился комиссар: «Смотри ты, настоящий солдат! А ведь раньше за ним не замечалось такого». А уж если кому из нас удавалось раздобыть командирскую фуражку да хромовые сапоги – предела форсу не было.

Два лейтенанта из кавалеристов, попавшие в окружение, Петька Казак и Петька Столица, – настоящих фамилий я не помню – даже шашки раздобыли, седла нашли. Лихачами в бою были отчаянными. Дьяволы на конях.

Командиры во всех случаях добивались, чтобы партизаны поддерживали чистоту, имели опрятный, подтянутый вид. Это работало и на дисциплину, и на здоровье бойцов. Да и санитарная служба соединения действовала исправно.

Меня при случае не надо было упрашивать, чтобы применил свои медицинские познания на деле. Последний раз это произошло в июле 1944 года перед самым освобождением в деревне Поречье Пинского района, которая раскинулась вдоль реки Ясельда.

На исходе дня в небе над деревней завязался воздушный бой. Немецкие истребители атаковали эскадрилью советских бомбардировщиков. Один из самолетов вспыхнул и факелом понесся к земле. Но члены экипажа успели выпрыгнуть с парашютами.

Одного из них мы нашли сразу, опередив немцев, которые тоже стремились к месту приземления летчика. Но им достался только кусок парашюта. Остальное забрал партизан Петька-тракторист, рассудив, что парашютный шелк пойдет и на бинты, и на пошив белья.

Летчик был почти в бессознательном состоянии из-за ожогов, но сказал, что надо искать остальных. Вскоре мы наткнулись еще на один парашют. Под ним лежал сильно обгоревший командир эскадрильи майор Михаил Бельчиков. Особенно пострадали голова, лицо. Вот его-то мне и пришлось лечить. Я тщательно промыл ожоги, раздобыл на хуторе несоленого гусиного сала, смазал их. Потом мы переправили летчиков в лазарет партизанского отряда имени Макаревича, а оттуда они попали в стационарные лечебные учреждения Красной Армии.

Я до сих пор храню письмо, которое написал мне майор Бельчиков 13 ноября 1948 года из Винницы, где он тогда продолжал службу. Вот что он написал мне в Пинск:

«Дорогой Эдик, ты, вероятно, забыл меня, да и вполне понятно, встреча была короткой, а с тех пор прошло более четырех лет. Но мне ясно помнится ночь на 9 июля 1944 года, встреча с вашей группой партизан, проведенный в лесу день, твоя первая медицинская помощь, гусиное сало, перевязки. Мучителен был для меня путь до лагеря. Чувствовал себя очень плохо.

До сих пор вспоминаю и благодарю за такую смелую заботу. А ведь получилось лучше лучшего… Ноги и руки зажили, а вот глаза долго не видели. Глаза лечил в Москве. С твоей легкой руки все пошло хорошо, хожу – не хромаю, правым глазом вижу отлично, левый глаз видит мало – 35 процентов. Лицо зажило, девушки говорят, что вечером я даже красивый хлопец. По зрению от летной работы отстранили, работаю в штабе.

Миша Диденко, мой радист, вероятно, помнишь, у него были сильные ожоги рук, выздоровел, отслужил свой срок и демобилизовался. Власов, воздушный стрелок, также закончил службу и демобилизовался…».

Потом были еще письма от майора Бельчикова. Он вспоминал и благодарил тех сельских девушек, которые прямо в лес принесли для пострадавших летчиков подушки и одеяла, благодарил нас, через озеро доставивших его с товарищами в партизанский госпиталь. Очень переживал, что из-за ожогов и временной потери зрения не видел наших лиц.

В письме, которое он прислал мне в феврале 1949 года, есть такая фраза: «Ужасно плохо, что я не мог видеть тебя. Пускай бы в 4 – 5 раз больше обгорело тело, но глаза оставались».

Мне эти письма очень дороги.

Уверен, именно потому, что мы правильно построили свои отношения с местным населением, наша борьба стала всенародной. А в том, что она была всенародной, я не сомневаюсь ни на минуту. Уже в 1942-м, а особенно в 1943–1944 годах мы знали, что у нас есть надежный тыл. И этим тылом были не только жители территорий, контролируемых партизанами.

Мы знали, что можем рассчитывать на поддержку даже в тех местах, где стояли крупные вражеские гарнизоны. Не скрою, это добавляло нам уверенности, позволяло действовать неожиданно и дерзко. Иногда приходилось попросту ругать бойцов за излишний риск.

В начале декабря 1943 года я ушел с небольшой группой разведчиков за линию железной дороги Брест – Гомель. Надо было помочь Ивановскому, Дрогичинскому, Жабчицкому, Логишинскому и Телеханскому райкомам комсомола. А больше всего – Пинскому подпольному горкому комсомола. Со мной были братья Хвесюки – Павел и Володя, а также Николай Чалей, Станислав Жарин, Георгий Гук, Петр Филиппов.

Проникнуть в Пинск легче было с западной стороны города. Чалей и Жарин брали повозку и ехали туда под видом крестьян, смешавшись с настоящими крестьянами. Бывало, они злоупотребляли излишней смелостью, на мой взгляд, допускали браваду. Выговаривал им.

Они мне отвечали, что рискуют только собой. Как же только собой, пояснял я, если в случае вашей гибели мы потеряем связи и перестанем получать ценные данные.

Попадали ребята, бывало, и в трагикомические ситуации. Однажды решили заночевать в Пинске у знакомого. А ранним утром в дом заявилась группа немцев.