Николай Ященко - С отцами вместе

Предревкома не успел ничего сказать. В сенях послышались торопливые шаги. В дверях показался Андрей Котельников.

— В окошках огоньки! — сдавленным голосом крикнул он и бросил торжествующий взгляд на учительницу. — Можно идти!

Прейс зажег привезенный с собой фонарь, вынул из кармана наган.

— Не уйдет от нас домовой! — торжествовал Капустин, засовывая за ремень топор…

Анна Васильевна осталась дома. Провожая гостей, она смеялась:

— Вы домового за хвост ловите, а то удерет!

Митя Мокин у порога оглянулся, кивнул хозяйке. Анна Васильевна улыбнулась, пошла следом закрывать сени. «Кто его поймет… Как будто неуклюжий и грубоватый на вид, а душа, видать, добрая и чистая», — подумала она о Мокине…

Помогая друг другу, мужчины перелезли через забор, быстро обошли вокруг дома. Ни одно окно не светилось. Андрей думал, что Прейс начнет ругаться и заставит всех вернуться, но чекист поднялся на крыльцо.

— Открывайте!

Прикладом винтовки Мокин сбил доски, Капустин отогнул топором большие гвозди, и входная дверь распахнулась. Прейс посветил фонарем. Кроме пустого курятника, в сенях ничего не было. Дверь в кухню тоже оказалась запертой. Ее открыли скоро. Из пустой кухни прошли по четырем просторным комнатам. Столы, стулья, шкафы стояли в порядке. Прейс удивился, что везде было чисто. Провел пальцем по крышке круглого стола, пыли не заметно.

— Здесь поселился аккуратный домовой! — сказал чекист, оглядывая углы.

На полу гостиной увидели кусок жести, на ней стоял еще горячий огарок восковой свечи. Кто-то был здесь совсем недавно, но как он сюда попал и куда теперь девался? Обыскали все комнаты. Андрей лазил под деревянную кровать, Капустин заглянул в печь, открыл буфет — никого. Прейс велел открыть подполье в кухне. Спустились по узкой, но довольно длинной лестнице. И здесь пусто.

— Потревожьте его! — сказал Прейс, махнув фонарем на огромный, обитый железом сундук.

Предревкома поднял крышку. В сундуке лежал старый валенок.

— Это все, что оставил нам домовой! — засмеялся Прейс. — А сундучок кто-то недавно двигал, вот он где стоял. В пыли след остался…

Почти рядом с сундуком обнаружили большое железное кольцо.

— Люк! — догадался Капустин.

— Он самый! — обрадовался Прейс.

Первым стремительно спустился чекист с фонарем.

— За мной! — донесся его голос снизу.

Посреди ледника на пустой бочке сидел старик в рваном полушубке, в заплатанных валенках, без шапки. Волосы у него взлохмачены, борода большая, белая.

— Дед Ефим! — удивленно крикнул Андрей.

— Кто это? — спросил Прейс, пряча в кобуру наган.

— Церковный сторож! — ответил предревкома. — Такого испугаться можно. Домовой, да и только!

Старик спокойно и даже будто устало рассказал, что поп, надеясь на скорое возвращение из Маньчжурии, нанял его за десять серебряных рублей охранять дом. Дед Ефим по ночам проникал в хоромы по подземному ходу из сарая во дворе. Убирал в комнатах раз в неделю. Сегодня услыхал голоса и решил отсидеться в леднике. Зная, что народ в деревне суеверный, старик сам распустил слухи о том, что в поповском доме поселился домовой.

— Веди нас обратно тайным ходом! — приказал Прейс деду Ефиму.

Старик вздохнул.

— Вчера была господня воля, а сегодня ваша.

Он откатил бочку. В стене обозначились небольшие дверцы. Предревкома с силой рванул их за ручку. Когда вышли во двор, Капустин сказал:

— Без винтовочки и нагана не найти бы нам домового!

— Полезные это для революции инструменты! — отозвался Мокин. — В настоящий текущий момент мы еще не одного домового разыщем. У нас на станции такая контра тоже водится…

В тот же вечер Химоза праздновал день своего рождения…

Граммофон с красной трубой, напоминающей цветок лилии, громко пел:

Подвыпивший регент, размахивая вилкой, подпевал трубе:

За маленьким столом все уже были навеселе. Химоза похлопал в ладоши.

— Господа, прошу еще по одной! Самогон-первач осиновской марки «Петухов и сыновья», приготовлен из хлеба, спрятанного от большевиков!

Мутноватая жидкость забулькала по граненым стаканам и фарфоровым чашкам.

Гуляли только мужчины. Среди них был один приезжий, «Привет с Амура», как представил его сам именинник. Это блондин лет тридцати. Серый гражданский костюм сидит на нем мешковато, должно быть, с чужого плеча. Официально блондин — уполномоченный общества потребителей. Он проводит ладонью по зачесанным назад светлым волосом и просит гитару. Регент угодливо подает ее, потом тянется к граммофону, прерывает веселую поездку ухаря-купца на ярмарку. За столом наступает тишина. Выхоленные, длинные пальцы амурского гостя трогают струны.

Поет он, покачиваясь всем телом. Регент уставился на него большими, одуревшими от самогона глазами, и беззвучно аплодирует, слегка прикасаясь ладонью к ладони.

— Чудненько, славненько!

Гитара вдруг смолкает.

— Довольно играть в прятки! — громко говорит приезжий и берет стакан. — Я поднимаю тост за Россию! Здесь, на далекой восточной окраине, мы объявляем поход на Москву!

Все звонко чокаются и пьют. Гость кривит чисто выбритое лицо. Потом на мгновение оно твердеет, застывает, походит на маску, но сидящий рядом аптекарь видит, как чуть-чуть нервно подергивается правая щека. Незнакомец встает и начинает говорить. Сначала почти шепотом, затем, распаляясь, все громче и громче. Химоза поглядывает то на окно, то на двери, боится посторонних ушей…

Уполномоченный амурского общества потребителей в этих местах не впервые. Весной этого года в чине штабс-капитана каппелевской армии он отступал от красных. Где-то в поселке, за рекой, провел несколько часов на постое в избе рабочего-железнодорожника и помнит, что тогда состоялся у него с хозяином резкий разговор. Железнодорожник уверял, что победят большевики, что дело интервентов и белогвардейцев проиграно. Штабс-капитан, в котором течет голубая дворянская кровь, не забыл нахальных рассуждений железнодорожника. Может случиться, что судьба теперь сведет его с хамом-рабочим, предоставит возможность отомстить за обиду и напомнить, что борьба не кончена и гибель большевизма не за горами.

— Впрочем, это не главное из того, что я хочу вам сказать…

Именинник и все его приглашенные затаили дыхание. Главное в том, что он, уполномоченный, приехал для связи. Назревают события огромной важности. Скоро состоятся выборы в Учредительное собрание Дальневосточной республики. Эсеры, меньшевики, кадеты должны завоевать большинство в законодательном органе, и тогда все можно будет повернуть иначе. Но для этого прежде всего необходимо ослабить политическое влияние коммунистов на массы. Собравшиеся в этой крохотной холостяцкой квартире и все, кто еще, безусловно, примкнет к ним, обязаны целью своей жизни считать борьбу против Советской России. Надо превратить Дэ-вэ-эр в базу такой борьбы. Обстановка вполне благоприятна. Во Владивостоке до сих пор японцы. Как друзья, они не дадут в обиду тех, кто угрожает большевикам. Остатки каппелевских и семеновских войск, скрывшиеся в Маньчжурии, несмотря на протесты правительства Дэ-вэ-эр, стягиваются в Приморье. По горам и лесам Дальнего Востока бродит много офицеров белых армий. Большевики называют их бандами. Пусть называют! Но эти силы скоро объединятся и еще покажут себя. Офицерство смыкается с действующей легально партией эсеров, принимает ее программу. Пусть блокируются все, кто хочет бить коммунистов. Прекрасно поступают эсеры, агитируя за участие в выборах всех, кто живет на Дальнем Востоке. Зачем спрашивать, кем был человек в прошлом и что он делал в годы революции… Нельзя сидеть сложа руки. И в этом поселке можно создать эсеровские группы. Работы им хватит: добывать оружие, собирать сведения о численности и вооружении Народно-революционной армии, составлять списки коммунистов, они пригодятся, когда наступит час расплаты. Все это пока формы нелегальной борьбы, но скоро маскировка будет отброшена.