Лоран Бине - HHhH

– Если даже полностью удалить евреев из сферы хозяйства, все равно главная проблема останется: они должны уехать из Германии, следует провести операцию по их выдворению из всех земель рейха… А пока они тут еще есть, предлагаю ввести для каждого еврея личный опознавательный знак…

– Ввести для них униформу! – воскликнул Геринг, всегда охочий до всяких одежек.

– Нет, все-таки знак, – ответил Гейдрих.

На этой пророческой ноте совещание, однако, не заканчивается. Принимается решение запретить еврейским детям учиться в государственных школах (а потом и в университетах), кроме того, евреев лишают доступа в государственные больницы, на пляжи и на курорты, а покупки в магазинах они отныне могут делать только в определенные часы. Зато – тут постарался Геббельс – не проходит идея выделить для евреев особые вагоны или купе: что тогда будет во время большого наплыва пассажиров? Немцам тогда придется тесниться, в то время как евреи с комфортом расположатся в собственном вагоне? Короче, всё строжайшим образом уточняется, придирчиво обсуждается любая техническая подробность.

Гейдрих дополняет сказанное и другими мерами по ограничению прав евреев – в частности, это касается перемещений. И тут Геринг, мимолетный приступ ярости у которого давно прошел, задает с самым невинным видом основополагающий вопрос: «Но, Гейдрих, дорогой мой, если так, то как ты обойдешься без создания гетто во всех больших городах? Они ведь неизбежно должны будут возникнуть, причем создавать их придется массово, в самом широком масштабе…»

А Гейдрих отвечает – и, похоже, отвечает тоном, не допускающим возражений:

«Сейчас изложу свою позицию по данному вопросу. Создание гетто, если подразумевать под “гетто” полностью изолированную часть города, в которой проживают одни евреи, по моему мнению, неразумно с административной точки зрения, ибо место, где евреи общаются только друг с другом, выпадает из-под контроля…» Помимо этого, говорит он дальше, такое гетто станет постоянным убежищем для преступников, источником эпидемий и так далее; мы не хотим, чтобы евреи жили в тех же домах, что немцы, но сегодня ситуация именно такова, и немцы, живущие в доме или квартале рядом с евреями, заставляют их вести себя прилично, а значит, контролировать их, держа под бдительным оком всего народа; для нас это куда предпочтительнее, чем переселять тысячи, буквально тысячи евреев в отдельные части городов, где я окажусь не в силах осуществлять за ними контроль пусть даже и с помощью всех подчиненных мне служб охраны порядка.

Рауль Хильберг [93]видит в этой «полицейской точке зрения» концепцию, которая выработалась у Гейдриха и в силу рода его занятий, и в результате его представлений о немецком обществе: он воспринимал все население как дополнительную, вспомогательную полицию. Пусть, стало быть, народ наблюдает за евреями и сигнализирует обо всем, что ему покажется пусть даже и минимально подозрительным. Восстание в Варшавском гетто, на подавление которого в 1943 году у немецкой армии уйдет три недели, подтвердит справедливость этого вывода: к евреям стоит относиться с недоверием, их стоит остерегаться. Впрочем, Гейдриху было известно и другое: для микробов нет расовых различий.

Монсеньор Тисо [94]был низеньким толстячком – это внешне. А исторически Тисо следует числить среди самых ярых коллаборационистов. Его судьбу определила ненависть к чешской центральной власти: он стал словацким Петеном [95].

Будучи архиепископом Братиславы, Тисо сделал целью своей жизни независимость родины, и вот благодаря Гитлеру цель уже близка. 13 марта 1939 года, в то самое время, когда дивизии вермахта готовы хлынуть на территорию Чехословакии, рейхсканцлер приглашает к себе будущего словацкого президента.

Все происходит как обычно: Гитлер говорит, а его собеседник слушает. Слушает, не понимая, радоваться ему или трястись от страха. Почему то, о чем он всегда так мечтал, должно происходить с помощью ультиматума и шантажа?

Но Гитлер сразу же и объясняет. Тем, что Чехословакия не изувечена еще больше, она обязана только Германии. Удовольствовавшись аннексией Судет, рейх доказал свою благожелательность, свою снисходительность. А вот чехи не выказали ни малейшей благодарности. За последние недели ситуация стала совершенно невыносимой. Огромное количество провокаций. Оставшихся еще там немцев угнетают и преследуют. Возрождается дух правительства Бенеша (при упоминании этого имени Гитлер особенно возбуждается).

Словаки его разочаровали. После Мюнхена он поссорился со своими венгерскими друзьями, потому что не разрешил Венгрии захватить Словакию. Тогда он думал, что словаки хотят независимости. Ну так хочет Словакия независимости или нет? Это уже не вопрос дней, это вопрос часов. Если Словакия хочет независимости, он ей поможет и возьмет ее под свою защиту. Но если Словакия откажется отделиться от Праги и даже если просто начнет колебаться, он снимает с себя ответственность – он бросит страну на произвол судьбы, и Словакия станет игрушкой в руках обстоятельств.

Именно в этот момент (так было задумано) Риббентроп [96]принес Гитлеру якобы только что поступившее сообщение о том, что замечено движение венгерских войск в районе словацкой границы. Маленький розыгрыш заставил Тисо (если, конечно, была необходимость в том, чтобы его заставить) немедленно принять решение. Он ясно осознал альтернативу: либо Словакия в знак верности Германии заявляет о своей независимости – либо она отдается на волю венгерских захватчиков.

Тисо отвечает: словаки покажут себя достойными благосклонности фюрера.

Согласно Мюнхенскому сговору в обмен на передачу Судет Германии Франция и Англия гарантировали Чехословакии целостность ее новых границ. Однако независимость Словакии все переменила. Как можно защищать страну, которой больше не существует? Обязательства были по отношению к Чехословакии, а не к Чехии. Именно так и ответили английские дипломаты, когда пражские коллеги обратились к ним за помощью. Немецким войскам путь был открыт. Трусость, подлость, малодушие Франции и Англии обрели теперь законные основания.

14 марта 1939 года, в 22.40, к перрону Анхальтского вокзала подходит поезд из Праги. В дверях вагона показывается одетый в черное старик с погасшим взглядом, поредевшими волосами, отвисшей губой. Это приехал к Гитлеру сменивший Бенеша после Мюнхенского сговора Эмиль Гаха [97] – лететь самолетом президенту не позволила болезнь сердца. Приехал он с мольбой: пощадить его родную страну. С ним прибыли его дочь и министр иностранных дел.