Лоран Бине - HHhH
- Название:HHhH
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:ЛитагентФантом26bb7885-e2d6-11e1-8ff8-e0655889a7ab
- Год:2016
- Город:Москва
- ISBN:978-5-86471-701-1
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Лоран Бине - HHhH краткое содержание
HHhH – немецкая присказка времен Третьего рейха: Himmlers Hirn heisst Heydrich. «Мозг Гиммлера зовется Гейдрихом», – шутили эсэсовцы. Райнхард Гейдрих был самым страшным человеком в кабинете Гитлера. Монстр из логова чудовищ. Он обладал неограниченной властью и еще большей безжалостностью. О нем ходили невероятные слухи, один страшнее другого. И каждый слух был правдой. Гейдрих был одним из идеологов Холокоста. Гейдрих разработал план фальшивого нападения поляков на немецких жителей, что стало поводом для начала Второй мировой войны. Именно он правил Чехословакией после ее оккупации, его прозвали Пражским Палачом. Гейдрих был убит 27 мая 1942 года двумя отчаянными парнями, Йозефом Габчиком и Яном Кубишем, ставшими национальными героями Чехии. После покушения Габчик и Кубиш скрылись в православной церкви Кирилла и Мефодия. Церковь окружила целая армия солдат…
Книга Лорана Бине, получившая Гонкуровскую премию за дебютный роман, рассказывает об этой истории, одной из самых невероятных во Второй мировой войне. Книга стала международным бестселлером, переведена более чем на тридцать языков.
По свидетельству французских критиков, настоящим романом почти документальный текст Лорана Бине делает не переплетение правды с вымыслом, не художественное описание исторических лиц, а «страстное отношение автора к истории как к постоянному источнику рефлексии и самопознания».
HHhH - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Уже в те времена Гиммлер о ближайшем соратнике по-отечески тревожился, по-отечески о нем заботился. Вот у меня перед глазами письмо от 15 марта 1940 года, написанное в бронированном поезде особого назначения (поезд «Генрих», sic! [152]) и адресованное Mein lieber Heydrich («Моему дорогому Гейдриху»), – письмо, из которого это совершенно ясно: «Я очень много думаю о вас. Надеюсь, все идет хорошо…» А в приложении – официальный приказ верховного руководителя всех служб германской полиции ежедневно докладывать ему по телефону обо всех своих действиях [153]. Да уж, если подумать, сколько всего «дорогой Генрих» знал, сразу станет понятно, чем он был так дорог начальству.
Немецкий «патруль» нашел Гейдриха через два дня, и были в этом, так сказать, «патруле» его люди – люди из айнзатцгруппы D, которая только что ликвидировала сорок пять евреев и тридцать заложников. В общем-то, даже и не нашел, потому что дело было так. Скорее всего, самолет Гейдриха обстреляла советская зенитка, пилот с риском для жизни приземлился, два дня и две ночи скрывался и в конце концов пешком дошел до расположения немецких частей. Домой он вернулся грязным и взъерошенным, а еще, по словам жены, был, конечно, расстроен своими злоключениями, но не слишком: ведь в результате он получил то, что хотел, – Железный крест I класса, весьма почитаемую немецкими военными награду. Однако летать ему после этого прискорбного случая не разрешали – ни на каком фронте. Похоже, его участию в действиях люфтваффе воспротивился сам Гитлер – узнав об истории на Березине и задним числом ужаснувшись. Несмотря на все приложенные Гейдрихом усилия, на пылкость, с которой он доказывал, что во время войны должен сражаться в боевой авиации, тут он не мог рассчитывать на победу, и печальный итог полета над Березиной положил конец его лётной карьере.
Наташа читает только что законченную мной главу и останавливается на второй фразе.
– А это что еще такое! – восклицает она. – «Кровь приливает к щекам», «мозг разбухает в черепной коробке»… Зачем ты придумываешь?
Я уже несколько лет, ориентируясь на опыт, доставшийся мне в наследство от чтения в юности («Маркиза вышла в пять» [154]и т. п.), морочу Наташе голову своими теориями насчет того, какое это ребячество, насколько они смехотворны, все эти романтические выдумки, – и то, что она зацепилась за и впрямь сомнительную «черепную коробку», думаю, вполне справедливо. Я же, как мне казалось, с самого начала принял твердое решение избегать в тексте всего, у чего нет иной цели, кроме «сделать как в романе», – вот уж уродство так уродство! А к тому же, хоть я и знаю реакцию Гиммлера на это событие, хоть мне и известно, насколько он был испуган и растерян, – во внешних проявлениях этого испуга и этой растерянности я никак не мог быть уверен. Может, он покраснел (как я изобразил в начале предыдущей главы), а может, наоборот, побледнел как смерть. Короче, проблема показалась мне достаточно серьезной.
Отвечая Наташе, я поначалу лениво отбрехивался: дескать, вполне возможно, что у Гиммлера действительно разболелась голова, и в любом случае эти слова насчет черепной коробки – не более чем метафора, согласен, довольно дешевая, но нужная, чтобы передать тревогу, охватившую шефа Гейдриха при известии об исчезновении Гейдриха, но сам я не слишком-то был в этом убежден.
Стираю назавтра вторую фразу главы, перечитываю написанное – и вижу, что в тексте, к сожалению, образовалась неприятная пустота. Не очень понимаю почему, но мне совсем не нравится то, что получилось: «Это хуже пощечины. Только что ему сообщили новость». Слишком резко, не стало перехода, который создавался вычеркнутой фразой. Хорошо, понимаю, сейчас заменю стертое предложение другим, напишу осторожнее. Подумав, пишу что-то вроде: «Представляю, как должна была постепенно наливаться кровью его очкастая крысиная мордочка». Гиммлер с этими своими щечками и усиками действительно напоминал грызуна, но фраза явно потеряла в сдержанности. Решаю убрать «очкастую». Опять не то, крысиная мордочка даже и без очков меня раздражает, зато кажется удачной находкой благоразумное предположение: «представляю», «должна была»… Не скрывая, что это гипотеза, я могу избежать неминуемого в ином случае насилия над реальностью. Не знаю, почему мне вдруг кажется необходимым добавить еще: «Он весь побагровел».
Я словно бы наяву видел красного как рак Гиммлера – такого, как если бы он был сильно простужен (возможно потому, что я и сам уже четвертый день хвораю), – и мое тираническое воображение меня не отпускало. Мне хотелось сделать, описывая физиономию рейхсфюрера, уточнение такого типа, и точка. Но то, что получалось, мне решительно не нравилось. Я снова все стер и снова уставился на пустое пространство между первой и третьей фразами.
Смотрю туда долго. Потом начинаю медленно набирать: «Гиммлер чувствует, как кровь приливает к щекам, как разбухает в черепной коробке мозг».
И думаю при этом, как обычно, об Оскаре Уайльде, в таких случаях я всегда вспоминаю одну и ту же связанную с ним историю. «…Все утро просидел над версткой одного из моих стихотворений, – сказал он Шерарду, – и убрал одну запятую». – «А после полудня?» – «После полудня? Вставил ее обратно» [155].
Гейдрих – а сейчас я представляю его на заднем сиденье черного «мерседеса» – крепко сжимает обеими руками портфель, лежащий у него на коленях. Так крепко – потому что внутри самый, пожалуй, важный за всю его карьеру и за всю историю Третьего рейха документ.
Машина проезжает по предместьям Берлина, погода отличная, лето, вечереет, и никак не подумаешь, что в этом чистом небе вот-вот могут появиться черные громады, из которых посыплются бомбы. Тем не менее несколько поврежденных строений, несколько полностью разрушенных домов, горсточка торопливых прохожих – все это постоянно напоминает о необычайном упорстве Британской королевской авиации.
Прошло уже больше четырех месяцев с того дня, как Гейдрих поручил Эйхману написать черновик документа, который лежит сейчас в портфеле, и теперь он надеется получить согласие Геринга. Но не только Геринга. Требовалась еще и виза Розенберга [156], поскольку фюрер поставил его во главе только что созданного Имперского министерства оккупированных восточных территорий, а это ничтожество тогда позволило себе артачиться! Ничего, Эйхман с тех пор хорошо поработал, перелопатил текст, так что, по идее, никаких трудностей уже не предвидится.
Мы в самом центре расположенного на севере Берлина леса Шорфхайде. «Мерседес» останавливается у главных ворот виллы, охраняемой вооруженными до зубов эсэсовцами. Строительством этого маленького барочного дворца Геринг занялся, чтобы утешиться после смерти своей первой жены, и вилла носит ее имя – Каринхалл.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: