Лоран Бине - HHhH

И впрямь все изложено ясно, но при этом осторожно, а местами с некоторым перебором. В самом деле, зачем уточнять насчет «евреев в партийных и государственных учреждениях», если работники партийных и государственных учреждений должны быть уничтожены все, независимо от того, евреи они или не евреи? Гейдрих пока не знает, как отнесутся солдаты регулярных войск к бесчинствам его айнзатцгрупп. Хотя подписанная 6 июня 1941-го Кейтелем, следовательно, одобренная вермахтом, пресловутая «директива о комиссарах» [150]и разрешает массовые убийства, но – официально – она ограничивает при этом объекты таких убийств только политическими врагами. Иначе говоря, в качестве мишеней там обозначены не советские евреи, а прежде всего и исключительно политические враги. Словесная избыточность директивы – вроде как след оставшихся еще сомнений. Естественно, в тех случаях, когда местное население само захочет устроить погромы, погромы эти будут втихаря поддерживаться, однако начало июля – еще не время для того, чтобы говорить в открытую о том, что планируется уничтожать евреев по одной-единственной причине: потому что родились евреями.

Две недели спустя какие бы то ни было сомнения, всякие там признаки неловкости исчезнут – их сметет эйфория, вызванная победами на советских фронтах. В то самое время, когда вермахт везде, куда доберется, будет подавлять сопротивление красных, когда успех вторжения превзойдет все ожидания, когда триста тысяч советских солдат будут уже взяты в плен, Гейдрих перепишет свой приказ. Расширит его (включив, например, бывших комиссаров Красной армии), уточнит основные пункты, а главное – заменит «евреев в партийных и государственных учреждениях» просто евреями. Как таковыми.

Гауптман [151]Гейдрих облетает советские территории во главе отряда истребителей люфтваффе. У него – личный «мессершмит-109», о чем свидетельствуют инициалы «R. H.», написанные на корпусе руническим шрифтом. Когда немецкие летчики различают внизу колонны отступающих с тяжелыми боями советских солдат, они набрасываются на русских, как тигры, и, пролетая вдоль колонны, расстреливают ее из пулеметов.

Но сегодня Гейдрих видит под собой не колонны пехотинцев, а Як-1, – он легко узнает силуэт этого небольшого советского истребителя. Хоть уже и сбито громадное количество вражеских самолетов, небо над СССР еще не совсем от них очищено, и то тут, то там обнаруживаются очаги сопротивления – этот самый Як может служить доказательством. При том, что вопрос о преимуществах немецкой авиации даже и обсуждению не подлежит – как по количеству самолетов, так и по их качеству. Ни один советский истребитель не способен при сегодняшнем состоянии военно-воздушных сил соперничать с «мессером-109». Тщеславный и неудержимый, Гейдрих отдает своей эскадрилье приказ оставаться на месте: он хочет устроить для коллег представление, хочет сбить русского в одиночку. Он спускается пониже, на один уровень с намеченной им мишенью, проскальзывает мимо – так, что русскому его «мессер» не заметен, – и встает Яку в кильватер. Цель маневра – приблизиться к нему настолько, чтобы стрелять с расстояния не больше ста пятидесяти метров. Немецкий самолет куда быстрее, вот он уже и догоняет русского. Ясно увидев хвост своей будущей жертвы, Гейдрих стреляет. Як сразу же накреняется, качает крыльями, он похож на подбитую обезумевшую птицу. Но он не задет, и пилот его на самом деле отнюдь не потерял голову. Як отрывается от преследователя и пикирует. Гейдрих пытается следовать за русским, но у него радиус виража больше, и ему не удается выиграть угол. Этот кретин Геринг утверждал, будто советские самолеты безнадежно устарели, и – как, впрочем, и почти во всем, что думают нацисты об СССР, – сильно ошибался. Конечно, Яку не сравниться с немецкими истребителями по эксплуатационным качествам, зато этот истребитель может компенсировать свою относительную медлительность поистине дьявольской маневренностью. Маленький русский самолетик продолжает спускаться, делая все более узкие петли, Гейдрих преследует его, но тот все время выходит из поля зрения, ведет себя как заяц, за которым гонится борзая… Гейдрих жаждет победы, ему очень хочется нарисовать на фюзеляже своего «мессершмитта» маленький самолетик, он так сосредоточен на этом, так упрямится, что не замечает: Як постоянно меняет направление не только затем, чтобы не попасть под обстрел, он не летит неведомо куда, он движется к определенному месту. И только когда вокруг Гейдриха внезапно раздаются взрывы, он понимает, что русский пилот привел его прямиком в пространство над советской зенитной батареей. Ну и идиот, надо же было так попасться!

Страшный удар сотрясает кабину, хвост тонет в черном дыму. Самолет Гейдриха сбит.

Это хуже пощечины. Гиммлер чувствует, как кровь приливает к щекам, как разбухает в черепной коробке мозг. Только что ему сообщили новость: «мессершмитт» Гейдриха сбит во время воздушного боя над рекой Березиной. Конечно, если Гейдрих погиб, это огромная потеря для СС: преданный партиец, ответственный и усердный сотрудник и так далее. Но если выжил – это уже просто катастрофа! Потому что его самолет сбит за линией фронта, упал на советскую землю. И когда Гиммлер скажет фюреру, что начальник имперской Службы безопасности в руках врага, ему не избежать весьма тягостной сцены. Он перебирает в памяти, какая имеющаяся у Гейдриха информация способна заинтересовать Сталина, подсчитывает мысленно, сколько ее, такой информации. С ума можно сойти! Да еще ведь рейхсфюрер СС не досконально же знает, что там в мозгах его подчиненного. Хоть политически, хоть стратегически – если Гейдрих, попав в плен, заговорит, бедствие окажется ни с чем не соизмеримо, а последствия непредсказуемы. Гиммлеру, во всяком случае, их не рассчитать. Он обливается потом, сквозь его маленькие круглые очочки уже ничего не видно, уже и усики мокрые…

Правду сказать, самая срочная проблема даже не в том, чтобы разобраться, что Гейдрих знает и помнит. Погиб ли он или оказался в плену у русских, первое, что надо сделать, – изъять собранные им досье. Одному богу известно, что в них может найтись, какие сведения и о ком. Надо проникнуть в его сейфы – рабочий и домашний. Что касается рабочего, пусть этим займутся Мюллер с Шелленбергом, а дома надо, стараясь не обидеть Лину, все обшарить самому. И ждать, ждать, ждать. Пока Гейдрих числится среди без вести пропавших, ничего другого не остается. Надо сходить к Лине – подготовить почву, надо отправить на фронт указания: безотлагательно найти Гейдриха, живого или мертвого, сил не жалеть.

Вообще-то может возникнуть вопрос: а зачем, собственно, руководитель нацистской секретной службы полез в «мессершмитт», да еще и стал летать над территорией, где идут бои с русскими? Дело в том, что Гейдрих не только занимает очень высокий пост в СС, он еще и офицер запаса военно-воздушных сил, люфтваффе. В предвидении войны он прошел курс обучения летному делу, и, когда началось вторжение в Польшу, ему страстно захотелось выполнить свой долг. Какой бы престижной ни была должность Гейдриха в СД, он понимал, что здесь он просто чиновник, а во время войны следует вести себя подобно настоящему тевтонскому рыцарю: надо идти в бой. Для начала он стал стрелком-радистом на бомбардировщике, но эта роль ему не понравилась (чему тут удивляться? – второстепенная же, и он предпочел перейти в пилоты, занял место за штурвалом «мессершмитта-110», осуществил несколько разведывательных полетов над Великобританией, затем пересел на «мессершмитт-109» (немецкий аналог английского «спитфайра»), затем сломал руку при неудачном взлете во время Норвежской кампании… В одной слегка восторженной биографии, которую мне удалось раздобыть, с восхищением рассказывается, как Гейдрих летал с рукой на перевязи… А дальше он вроде бы участвовал в сражениях с британскими королевскими ВВС.