Елена Подкатик - Точка

– Переписная кампания закончилась? Отдыхаем? – уже знакомый саркастический выпад заставил вздрогнуть и покраснеть.

Хозяин «Июль-сервиса» направлялся прямиком ко мне.

– Вы всегда так подкрадываетесь к людям? Не человек, а оборотень! – недовольно буркнув, я попыталась встать, но собеседник, если его можно было так назвать, толкнул меня обратно.

– Послушайте, уважаемый господин Июльский, вы меня уже второй раз хватаете за плечи. Это что у вас, привычка такая? – я сердито запахнула куртку и резко встала.

– Мы знакомы? – он на мгновение изменил выражение лица. – Или вы наводили справки обо мне?

– Ничего я не наводила! Прекратите вести себя, как невоспитанный мальчишка!

– Милая барышня, вы имеете такую привычку – находиться в неподходящее время в неподходящем месте. Но раз уж вы сегодня здесь, давайте поговорим. Присядьте, – мужчина приподнял полу плаща и присел на краешек скамейки.

А мы ещё и аккуратные! Боимся запачкаться! Надо признаться, я не отличаюсь педантичностью. Порядок в моей комнате можно смело назвать относительным. Книги из домашней библиотеки и личные фотографии привыкли лежать бок о бок с квартальными отчётами и товарно-транспортными накладными нашей организации, но это ещё цветочки. Дело в том, что вещи мои зачастую ведут свою собственную жизнь. По одной только им ведомой причине они прячутся в самые укромные уголки шкафа, так что приходится выходить из дому совершенно не в той одежде, в которой планировалось. Я даже немного завидую коллегам по отделу: наши женщины выглядят безупречно. Образы продуманы, каждая прядка волос выверена, про макияж и маникюр и говорить не надо. Я, конечно, тоже пытаюсь идти в ногу с модой, но, скажу честно, не всегда удаётся.

Однако никогда ещё мне не хотелось вылить чашку кофе на одежду сослуживиц только потому, что их наряды выглядели аккуратно. А сегодня такое странное желание впервые захлестнуло с такой силой, что я оглянулась в поиске ближайшего кафе.

Спокойно, Мила, спокойно. Ты ещё успеешь это сделать. Когда-нибудь.

– Что ж, давайте поговорим.

– Мне нужна ваша помощь. Не знаю, как хозяйку квартиры уговорить съехать. Поговорите с ней. Заставьте, наконец, съехать. Все сроки прошли, здесь капитальный ремонт должен идти, строители простаивают. Я плачу огромную неустойку. А она как стена: ждите, говорит, уже скоро. А что скоро? Мне сейчас нужно, сегодня. Прогорю на этом проекте, если не начну ремонт. Утром придёт бригада – пусть начинают со второго этажа. Все сроки вышли, – он говорил вроде бы о важном деле, но мне почему-то не хотелось слушать речи модно одетого минского сноба, который может за деньги купить всё что угодно. Ну, или почти всё.

– Послушайте, господин благородный строитель. Помогать я вам не стану. Разбирайтесь сами. Я здесь случайно оказалась, как вы говорите, в неподходящее время и в неподходящем месте, но благодаря этому познакомилась с удивительной женщиной, которая знает о прошлом нашего города больше нас с вами и которая трепетно хранит память о родных. Нам всем нужно поучиться у неё. Вот что вы знаете о Мирре Львовне? – я вдруг вскочила и вытащила из сумки вчерашнюю миниатюру времён Третьего рейха. – Знаете, что это такое?

Он с некоторой опаской смотрел на взбесившуюся переписчицу, размахивающую перед его носом старым блокнотом со свастикой на обложке, но Остапа, как говорится, понесло.

– Эта женщина потеряла в войну своих родных. Их убили здесь, возле этого дома. Она хоронила их – своих сестёр, которым было всего немного за двадцать. Они мечтали выйти замуж, родить детей. Они собирались жить, а их резали, стреляли, травили угарным газом. Вы слышали что-нибудь о Минском гетто? Вы вообще слышали о Великой Отечественной войне? Может, в учебниках встречали? Сколько жителей в городе погибло, сколько детей замучено, сколько их, беременных, больных, просто расстреляно? – я бросила в него эту фашистскую пропагандистскую книжицу. – А вот это трофей хозяйки. Она отомстила за семью. Пока не знаю как, но отомстила. Думаю, даже тем, что осталась жить. И живёт до сих пор. Живёт в своём доме. А вы об убытках заводите речь. Стыдно, господин хороший, стыдно! Впихнёте стены дома в пластик и «adiós», а дом будет страдать. Он живой! Понимаете? Живой! Он видел всё это! Нужно только услышать и понять! Впрочем, делайте, что хотите! – я вдруг совершенно неожиданно для самой себя заплакала. – Мне-то что за дело.

Июльский протянул мне свой носовой платок.

– Подождите, вы что, серьёзно? История, знаете ли, это хорошо. Только это – прошлое. А мы с вами живём в настоящем. Здесь и сейчас. Понимаете, о чём я? Здесь и сейчас.

Господи, как ужасен этот человек!

Неизвестное до сих пор чувство наполнило моё сердце. Я не выдержала, подскочила к нему, схватила за лацканы дорогого костюма:

– Хозяйку не позволю обижать. Сама здесь поселюсь!

Показав ошарашенному Июльскому кулак, я побежала в дом.

– Сумасшедшая истеричка!!!

Дорогу в дом перегораживал чёрный «Лексус», вальяжно расставивший колеса в ожидании хозяина.

Пнув по колесу иномарки, я ойкнула от боли и, прихрамывая, побрела к дому.

– Нет, эта девица определённо ненормальная! Машина-то здесь при чём?

28 октября 1941 года. Минск

Мы с Энн – почти ангелы. Каждую ночь у нас за спиной появляются лёгкие светящиеся крылья. Летим по небу и видим много людей. Со всеми здороваемся. И с нами все здороваются. Здесь никто не разговаривает. Но все друг друга понимают. Удивительно.

Даже фрейлейн Катарина здесь! Улыбается и раздаёт всем конфеты в ярких фантиках.

И вдруг из-за облака выходит моя мама. Моя настоящая мама. Я никогда не видела мою маму. Волосы белые-белые, глаза синие-синие. И в белом платье. Такая красивая! Почему она тревожно протягивает ко мне руки?

– Минна, тебе нужно спрятаться! Найди место, где можно спрятаться. Скоро, очень скоро придёт время прятаться. Услышь меня, Минна!

Я хочу подлететь к маме, но крылья не слушаются. Они превращаются в бледно-восковые руки. Я падаю. Так больно.

Мама!

Твоё время ещё не настало.

– Скажите, а когда мы вернёмся домой? – Энн Миллер устало смотрит на доктора в белом халате, который высасывает кровь из её тонкой руки в огромный стеклянный шприц.

Доктор смотрит на кровь, молчит и улыбается.

Мама, у меня нет сил даже на то, чтобы вспомнить твоё лицо.

Мы с Энн – почти ангелы.

19 октября 2009 года. Минск

– А кресло, если вы не возражаете, в этот угол поставим! Видите, сразу просторнее стало! Завтра приду утром – окна вам вымою. Мне не трудно! – чуть прихрамывая, молодой ланью я бегала по комнате Мирры Львовны и наводила порядок.