Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться… Хроника идущей войны

— …но тут явился засланный Россией террорист Стрелков. Захарченко захватил горсовет и откуда-то привёз караван с оружием. Или восемнадцать караванов. И Россия стала страшным агрессором. (Это я слегка пародирую наших оппонентов.)

— Мне кажется, если Россия таким образом собиралась помогать Донбассу — Стрелковым и 50-ю его сподвижимками — это вообще какая-то постыдная помощь. О чём мы говорим? Это инспирация войны такими силами? Попробуйте Яроша запустить с 48 людьми в любой русский город? Где-то я прочёл на фейсбуке такую идею. И что? Моментально от него останется мокрое место. То есть — здесь свои пришли к своим. Они были единым целым. Бунт не зависел ни от Стрелкова, ни от кого. Люди просто поднялись против майданного нацизма.

Если бы Россия помогала в самом начале, то она помогала бы, как помогла потом, во время Иловайска. А изначально России здесь не было.

Ну, да, насколько я знаю, стрелковое оружие перебрасывали из России, вернее — люди с Донбасса сами его таскали.

Тут проблема-то ещё в том заключалась, что здесь не было структур, потому что Россия сделала ставку на «Партию регионов». И когда та слилась, оказалось, что Россия не может опираться на народный протест, он не структурирован. Всё-таки нужна какая-то система управления, какая-то вертикаль. А тут просто люди на улице. Поэтому очень сложно войти в это движение и реально как-то чем-то управлять. Невозможно управлять стихией. Только когда здесь стало появляться ополчение — вот тогда уже появилась возможность с кем-то вступать в контакт. А поначалу — ни черта не было, никакой России.

— Ты читаешь украинские блоги? Как-то на них реагируешь?

— Я украинские блоги не очень читаю. И украинские блогеры мне не пишут. Они меня не очень любят как собеседника. Я это понял. Хоть и не баню, но мягкостью характера тоже не отличаюсь.

У меня очень много либералов в ленте, я никого не выбрасывал, их читаю. Там правозащитники, в основном. Среди них есть абсолютно упоротые, есть помягче.

— А есть люди, которые восприняли твои аргументы?

— Нет.

— Я вот знаю Оксану Челышеву — правозащитницу, которая приезжала сюда, на Донбасс.

— Оксана изначально была близка к вашим национал-большевикам, которые теперь здесь воюют.

— Нет, мы просто общались, близка она нам не была. И Станислав Дмитриевский, правозащитник — кстати, основатель Общества российско-чеченской дружбы, — общался с нами. Но в итоге что: Оксана приезжает и понимает всю сложность ситуации. В том числе видит, слышит бомбёжки — когда стреляют с той стороны. И Оксана честно пишет: «ВСУ бомбят и убивают». А её ближайший соратник Дмитриевский пишет: нет, это на Донбассе — фашисты, а украинская армия — это как Советская армия в 1941 году, и она доблестно сражается с донбасскими и российскими фашистами. Ты понимаешь механику этого всего, что у человека в голове? Объясни мне, пожалуйста.

— Смотри, какая интересная вещь произошла. Раньше говорить о революции была ваша прерогатива — национал-большевиков. А наша либеральная сторона, наоборот, дула на воду, говорила — ни в коем случае! Никакой революции! Опять таки, слезинка ребёнка дороже всего, говорила наша сторона.

Сейчас всё перевернулось. Сейчас принципы гуманизма восприняты стороной, которая считалась как бы антигуманной, а либералы вдруг заговорили о революции, всё забыв: и Пушкина, и Достоевского, и Бердяева… колоссальный культурный багаж отринув за одну секунду. И даже Ходорковский уже говорит о революции.

— Как так получилось?

— Они вышли на войну. И выяснилось, что цель оправдывает средства.

— Я всё равно этого не пойму.

— Могу объяснить на своём примере. Меня всегда спасает то, что я всегда себя чувствую на стороне людей. На стороне их достоинства.

— Дмитриевский тоже скажет, что он на стороне людей. Или Ходорковский, кто угодно. Все они так скажут.

— Не на стороне людей, а на стороне их будущего. Они вкладывают в это своё представление о том, как должна состояться жизнь того или иного человека. А я считаю, что если не нацизм, то всё нормально. Если человек живёт так, что он не наносит вреда другому, то он имеет право жить с любыми взглядами, кроме человеконенавистнических. А связано это с Европой или ещё с чем-нибудь — не важно. Я вообще очень сильно «полевел» в последнее время. Мне, например, кажется, что человеку настолько тяжело живётся в принципе, что любая помощь, любое доброжелательное отношение к нему — это не просто норма, это идеал. Только он сам может проголосовать за своё будущее, которое ему нравится.

Но есть какой-то малый народ — я употребляю это словосочетание не в том смысле, в котором этот термин использует Ростислав Шафаревич, — есть малый народ, который узурпировал право на истинное знание о будущем России. И всё! — если этому знанию сама Россия не очень соответствует, то из неё вычитаются какие-то свойства и объявляются недолженствующими.

— На этом месте, быть может, надо вернуться к началу. Потому что если сегодня ты пришёл к таким взглядам, где-то у них должен быть исток. Верно?

— Я формировался в православной патриотической среде. Мой бывший тесть Виктор Аксючиц — довольно известный религиозный философ. В своё время он был депутатом и совсем недолго советником Бориса Немцова, когда тот был главой правительства.

Я помню свои восемнадцать-двадцать лет — помню эту наполненность любовью к России. Причём это не была любовь неофита. Я формировался ещё до этого в лоне русской литературы.

Но когда я начал работать на радио — это был тоже мой осознанный выбор. И понемногу из патриота с очень демократическими взглядами я становился либералом, который ценил более свободу, нежели справедливость. Вернее, всё это как-то жило во мне параллельно. Патриотическая идея не ушла совсем, а просто была отодвинута на какое-то время, хотя всё равно давала о себе знать. Например, я очень негативно оценивал экономические реформы, которые происходили при Ельцине, команду Гайдара, ограбление страны и нищету колоссального количества людей, которые еле пережили эти времена, а многие и не пережили. Ельцина я не воспринимал абсолютно. В 1993 году, когда был расстрелян парламент, я ушёл с «Радио "Свобода"». Не работал там полтора года. Савик Шустер, который тогда был шефом московского бюро, уговорил меня, в связи с началом второй чеченской войны, вернуться.

— То, что ты делал в Чечне, и то, что ты делаешь здесь: имеет ли это общие черты какие-то? Изменились ли твои оценки первой чеченской и второй чеченской кампании?

— Что касается Чечни, мои оценки не изменились в связи с первой войной и, отчасти, со второй войной тоже. Потому что тогда российской стороне можно было вести себя иначе и не положить такое количество гражданского населения. Всё-таки там десятки тысяч человек погибли. Конечно, не двести тысяч, как утверждают «ичкерийцы». «Мемориал» даёт от сорока до шестидесяти — статистики нормальной до сих пор нет. Помнятся и чудовищные фильтрационные пункты, и колоссальное количество гражданского населения, которое прошло через эту мясорубку, через все эти издевательства. Это всё, на мой взгляд, абсолютно недопустимо.