Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться… Хроника идущей войны

Во вторую войну вели себя ещё более жёстко, хотя погибших было значительно меньше, потому что люди уже научились многому. В первую войну колоссальное количество жертв объяснялось тем, что люди просто не умели прятаться, не умели себя вести, оберегать себя от обстрелов. К тому же, во вторую войну практически вся Чечня находилась на выезде.

Но я хочу заметить сейчас, что по части издевательств украинцы наших обогнали. Наши проигрывают в этом конкурсе. Возможно, по части пыток и издевательств украинцы имеют куда более серьёзные традиции? Я узнаю здесь о том, что происходило с захваченными в плену, — в Чечне о подобных издевательствах никто слыхом не слыхивал…

Из дня сегодняшнего по итогам чеченской войны могу сказать: конечно, с этим нужно было что-то делать, потому что весь Кавказ трещал по швам. Если бы на самом деле вот это ваххабитское подполье сумело выйти из национальных квартир — потому что оно всё же оставалось обособленным, каждое подполье в пределах собственной республики, — то последствия могли бы быть гораздо более серьёзными. Это был наш опыт борьбы с ИГИЛ. Это была вещь необходимая, и задача была решена. И вот это можно полностью поставить в заслугу руководства России. Ваххабитское сопротивление оказалось вытеснено за пределы России, что очень важно. И сейчас его, между прочим, уничтожают на территории Сирии, что тоже представляется необычайно разумным.

Но главное сегодня происходит здесь. Я вообще считаю, что Донбасс — в авангарде русского мира.

…в хорошем настроении я выпил свою рюмку, и Бабицкий вызвался меня довезти к месту моего обитания.

Выяснилось, что он здесь взял внаём «копейку», которая к тому же не заводилась, поэтому Бабицкий всегда парковал её на пригорке — благо, Донецк город неровный, на холмах построенный.

Мы уселись в машину, Бабицкий включил зажигание, снял машину с ручника, поставил на нейтралку, мы покатились, потом врубил первую — и мы завелись.

Был уютный осенний вечер, почти ночь, и в который раз я думал о том, что Корней Чуковский был прав: в России надо жить долго. Умные люди в России меняются так, что их, усни ты лет на двадцать, можно и не узнать.

…и про кума Захарченко тоже был прав. Жалко кума.

Вернувшись в своё пристанище, я вдруг вспомнил эту аналогию бывшего товарища Бабицкого — про Крым и комнату из коммунальной квартиры, которую Россия прибрала.

Это ведь по-своему трогательная аналогия, которая неизбежно характеризует, насколько материалистично, даже несколько меркантильно сознание людей.

Но даже если принять эту аналогию во внимание, всё равно ведь смешно.

В доме, где случилась такая беда с крымской коммунальной комнатой, случалось всякое.

Там, к примеру, жило одно семейство, которое буквально в ежедневном режиме приходило в другие комнаты, разносило там в хлам всю мебель, сбивало люстру, убивало отца семейства, и потом объявляло семье: ваш отец был мерзавец, он готовил большую войну против соседей, но теперь вы спасены. На правах спасателей теперь мы будем пользоваться вашим водопроводом, газопроводом, да и вообще всем, что у вас тут течёт из кранов.

Однажды несколько сильных семейств, собравшись вместе, пришли в отдельную квартиру, и объявили: ребята, теперь вы будете жить отдельно, нет у вас никакой семьи. Давайте вы лучше будете резать друг друга. И разделило эту квартиру на семь частей, или даже больше.

Иногда самое сильное семейство приходило в гости к другим семействам и подбивало их на очередной подвиг: а давайте, говорило оно, разнесём в хлам пару комнат на третьем этаже, и одну на втором — вы же видите, как они там себя ведут?

И они, хоть и нехотя, но шли. И разносили в хлам целый этаж, комнату за комнатой.

Оттуда в ужасе бежали, потерявшие кров, жильцы, и эти же семейства, что устроили погром на целом этаже, изнемогая от собственного милосердия, принимали и кормили незваных гостей.

Но те отчего-то не отвечали им благодарностью, и порой даже пытались изнасиловать жену отца семейства, или учили детей в этом семействе своим молитвам.

Ещё в большом доме жило семейство, которое однажды въехало в комнату на тех основаниях, что там жили их предки несколько тысяч лет назад.

Всё, вроде бы, было оформлено вполне законно, но в отместку в эту комнату стали прибегать подростки из соседней комнаты и бросать бомбу то прямо на обеденный стол, то в вазу с цветами, то в ванную, где кто-то мирно пытался мыться.

В этом безумном мире — где всё грохотало и дымилось, где одна семья бросалась с диким криком на другую семью, пожелавшую отделиться, — причём не просто бросалась, а поджигала дверь, порог, полы, детские игрушки соседу — и упоённо наблюдала за результатом, — в этом самом мире оставались люди, которые старательно видели только какую-то одну часть реальности, очень маленькую, совсем крохотную: словно они всю жизнь наблюдали за миром из-за плинтуса, или в дверной глазок, или из-под сахарницы.

…аналогия с коммунальной квартирой оказалась, при всей своей глупости, крайне увлекательной темой для размышления. Перебирая комнату за комнатой, куда проще заснуть.

Если, конечно, поблизости не стреляют.

К сожалению, люди, придумывающие аналогии, крайне редко живут в мире, где падают бомбы.

Обычно они ужасно страдают из-за Крыма, словно там случилось самое страшное побоище на их веку. Но, между прочим, крымская история знаменательна тем, что это самый малокровный раздел, случившийся за целые десятилетия.

Но кого ж это волнует.

Первые минские соглашения поспособствовали тому, что начался более-менее постоянный и легитимный процесс обмена пленных. Выглядело это поначалу очень своеобразно: украинские пленные все, как на подбор, были молоды, насуплены и явно представляли собой либо представителей вооружённых сил, либо бойцов добровольческих батальонов — в возрасте до тридцати лет; что до ополченцев — то подавляющее большинство из них были мужиками в районе «полтинника»: шахтёры, работяги, интеллигенция, журналисты — возвращавшиеся из плена, словно бы с трудной, но наконец закончившейся переделки вроде лесного пожара или подземного обвала.

На первом этапе войны наблюдалось огромное количество перебежчиков с украинской стороны. Глава комитета по военнопленным ДНР Дарья Морозова (и не только она) говорила, что к началу осени 2014 года каждый третий пленный не желал возвращаться обратно. «Каждый третий» — это не фигура речи, а статистика.

Многие из них, хотя далеко не все, переходили в ополчение, но здесь точное количество ополченцев из рядов ВСУ или добровольческих батальонов неизвестно. Историй подобных предостаточно, некоторых перешедших на эту сторону я видел лично; хотя разговоров «по душам» не устраивал.