Франц Таурин - Партизанская богородица

— Так точно! — отчеканил капитан.

— Маршрут вашего отряда пролегает по... — Яковлев поморщился и пошевелил пальцами, как бы подыскивая нужное слово, — по... наименее надежным волостям, находящимся вне сферы влияния военных гарнизонов. Вам надлежит, и это главнейшая ваша цель, распространить и укрепить наше влияние...

Управляющий губернией долго и довольно красноречиво излагал терпеливо внимавшему капитану политическое значение его экспедиции, особенно упирая на необходимость единомыслия всех слоев населения перед лицом надвигающихся испытаний.

Капитан Рубцов добросовестно прослушал пространную речь, но воспринял лишь напоминание, что «обстановка момента требует решительности» и что «в подобных случаях лучше перегнуть, чем недогнуть».

Этому принципу капитан всегда следовал неуклонно и так бы действовал, даже и не получив наставления управляющего губернией.

Но коль скоро оно было дано, то капитану осталось лишь заверить:

— Будет сделано!

Почти игривая самоуверенность, прозвучавшая в голосе капитана, покоробила Яковлева.

— Не лишним считаю напомнить вам, что в низовья Ангары мною уже посылались отряды. Капитана Валюженича, поручика Вейса, штабс-капитана Нарбута.

И тогда Рубцов в первый раз позволил себе усмехнуться.

— Отряд капитана Рубцова будет последним, посланным вами в эти благословенные края.

Усмешка делала смуглое горбоносое — и без того недоброе — лицо капитана поистине зловещим.

Управляющий губернией имел все основания надеяться, что мысль его о необходимости единомыслия всех слоев населения усвоена прочно и будет внедряться с должным усердием.

— Ну что? — заранее хмурясь, спросил капитан Рубцов.

Адъютант отряда, молоденький прапорщик, с лицом, обожженным непривычными солнцем и ветром, пожал узкими плечами.

— Ничего. Ни слуху ни духу.

— Хоть кто-нибудь есть в этой чертовой глуши! — закричал капитан и отвернул лицо, сердито зажмурясь.

Он сидел на низко спиленном пне у самого костра, и сменивший направление порыв ветра обдал его клубами едкого дыма.

— Мужик один, пни корчует на поляне.

Рубцов резво вскочил на ноги.

— А вы говорите, ничего! Где он?

— Там, — адъютант небрежно махнул рукой.

Капитан смачно выругался.

— Детство и отрочество! Станет он там дожидаться.

— Я оставил с ним ефрейтора Куркина.

— Сразу надо было сюда вести, — уже отходя, сказал капитан.

— Далеко это?

— Полверсты, не более, — доложил адъютант.

— Тогда нечего время терять. Эх вы, младенчик! — развеселился капитан. — Ни слуху ни духу. Да это и есть партизан, связной или лазутчик. Это мы сейчас узнаем, кто он. Барсуков!

Молодцеватый фельдфебель вырос, как из-под земли. Вытянулся в струнку.

— Слушаю, господин капитан!

— Трех человек со мной! Остальным быть начеку! Прапорщик, ведите!

Давно не езженая дорога отвернула влево от тракта, полого спускаясь в распадок.

Неглубокие колеи почти перекрылись стебельками ползучей курчавой травы, наступавшей с обеих сторон. И только посредине между ними осталась землистая выбитая копытами тропка, негусто присыпанная ржавой хвоей и сухими выцветшими листьями.

Березы и осины, сосны и лиственницы росли в этой веселой тайге вперемешку, плотно зажав дорогу. Местами ветви смыкались, образуя над головой зыбкий, просвечивающий голубизною свод. Между стволами деревьев буйным подшерстком разрослись кусты и высокие травы. Багровые цветы иван-чая пиками торчали над плотной зеленой стеной.

«Глухомань! Самое партизанское логово!» — с подступившим снова раздражением подумал капитан.

Он ходко шел по желобочку тропы, постегивая березовым хлыстом по хорошо начищенным, но припудренным пылью сапогам, успевая сбивать носком красные и желтые шляпки привольно разросшихся сыроежек. Для этого ему приходилось иногда то укорачивать, то удлинять шаг, но он делал это ловко, в темпе, не сбиваясь с ноги.

Затем его внимание привлекли крупные синие колокольчики. Этим цветам пора уже отошла, но здесь, в затененной чаще, они еще доцветали, и чем ниже уходила дорога в распадок, тем гуще росли они по обочинам.

Капитан занес хлыст и резким круговым движением, как рубят лозу на ученье, пересек хрупкий стебелек цветка. Шедший позади низкорослый белобровый солдат едва успел отскочить, увертываясь от мелькнувшего в воздухе хлыста.

— Есть!.. Есть!.. Есть!.. — приговаривал капитан, ссекая один за другим синие колокольчики.

На пятом или шестом промахнулся.

Обернулся и процедил сквозь зубы:

— Не уйдешь!

И ссек повторным взмахом.

Ефрейтор Куркин, завидя вышедшего на поляну капитана, проворно вскочил. У мужика, сидевшего рядом на вывороченном из земли пне, не нашлось должной прыти.

— Встать! — стегнул капитан окриком.

Мужик послушно вытянулся. Потом, словно спохватившись, заплевал недокуренную цигарку и, бросив на землю, растер ногой, обутой в порыжелый разношенный чирок из самодельной юфти.

Капитан полоснул по нему взглядом.

Мужик стоял хоть и без выправки, но прямо, не развалисто. Росту он был ниже среднего, и смотреть на капитана ему приходилось снизу вверх. Глаза большие, словно чужие на сухом, обросшем темной бородою лице. Взгляд не испуганный, а скорее усталый. Одежонка небогатая: перешитый из солдатской шинели пиджак, штаны из крашеного домотканого холста. Все ношеное, в заплатах.

— Кто такой? — строго спросил капитан.

— Трофим Перфильев. Крестьянин здешний.

— Что делал в лесу?

Трофим, полуоборотясь, показал на вывороченный пень.

— Корчую деляну.

— Что ж тебе, земли не хватает?

— Не себе, — серьезно и словно не почуяв насмешки, ответил Трофим. Помолчал, добавил: — Хрисану Митричу, лавошнику нашему.

— Тэк-с... — Капитан, не спуская цепких глаз с Трофима, похлопывал хлыстом по голенищу...

И сразу сорвался на крик:

— Где партизаны?

Трофим молчал.

— Отвечай, пока жив!

Рубцов расстегнул кобуру. Вынул наган.

Трофим молчал. Только дернулся кадык на худой жилистой шее.

— Рой себе могилу! Где стоишь!

Капитан уже не кричал. Но адъютант отшатнулся, увидев его побелевшие от бешенства глаза.

— Брат у меня... дозвольте, он похоронит, — сказал наконец Трофим.

Кровь отхлынула от его загорелого лица, и оно было теперь серым.

— Не разговаривай! Бери лопату! — прикрикнул капитан.

Трофим обернулся, но не успел еще нагнуться, как Рубцов выстрелил ему в спину.

Раз, другой, третий...

Третий уже в лежащего...

Капитан Рубцов с нескрываемым удовольствием оглядел стол, тесно уставленный всевозможной снедью.

«Попадья, черт побери, умеет принять гостей!»

Полнотелая попадья, конечно, заслуживала похвалы. Но, отнеся все великолепие стола ей в заслугу, капитан ошибался. Все деревенские богатеи постарались, чтобы попадье не краснеть перед губернским гостем. И щедрее всех откликнулся лавочник Хрисанф Дмитрич — тот самый, которого капитан три часа назад лишил безропотного и прилежного работника.