Владимир Дубровский - На фарватерах Севастополя

Группа катеров–охотников, оставленных для несения службы в Севастополе, в свободное от дозоров и поисков подводных лодок время проводила учебные артиллерийские стрельбы по берегу. Вечером, с наступлением темноты, катера принимали на борт морскую пехоту и, с боем прорвавшись в Севастопольскую бухту, высаживали десант на берег. Эти тренировки проводились почти ежедневно, некогда и в какой операции будут участвовать катера, никто не знал. Катера лейтенанта Глухова тоже тренировались.

Каждодневные бои с самолетами противника, ночи без сна, на открытом мостике, летняя жара и зимняя стужа закалили Глухова. Он уже не удивлялся, когда после нескольких бессонных ночей в беспокойном конвое, приходя в Поти или Батуми, вместо желанного и заслуженного отдыха получал приказание: «Катер поставить под приемку бензина и явиться в штаб для получения нового задания».

И снова надо было идти летом и зимою, в ночь и в пургу навстречу разрывам бомб и очередям вражеских пулеметов, снова корпусом своего катера заслонять беспомощный транспорт с женщинами и детьми на борту.

Глухов, хотя и вырос вдали от моря, но обладал морским чутьем, выносливостью, терпеньем и настойчивостью. А война показала, что в бою и в походе, на мостике своего корабля лейтенант Глухов всегда на месте. Получив в подчинение на время операции несколько катеров, он легко схватывал всю картину боя, умело распоряжался другими кораблями.

Каюта заменяла теперь Глухову родной дом. К ней он привык и считал ее удобной и уютной, хотя она была не очень просторной. Приятель с эсминца «Беспощадный», побывавший у него в гостях, назвал эту каюту морским шифоньером, комодом, контейнером и еще чем–то, не это было не так. Каюта была как каюта. Чтобы представить себе размеры, надо вспомнить купе железнодорожного вагона и разделить его пополам. Здесь вмещались узкая койка, столик, в углу шкаф для платья, полка для книг и под стеклом на столике фотографии жены и ребят. Ну что еще нужно боевому командиру? Проснувшись поутру в своей каюте, Дмитрий Андреевич Глухов выходил на верхнюю палубу, осматривал, как ошвартованы катера, спрашивал вахтенного матроса, кто входил ночью в Севастопольскую бухту. Затем шел по набережной, проверяя, не ошибся ли вахтенный, не стоят ли у пирса катера–охотники из его звена.

Глухов, командуя звеном катеров–охотников, за месяцы войны как–то незаметно созрел и вырос. На его счету было уже одиннадцать магнитных мин, взорванных на фарватерах Севастополя, смелые высадки разведчиков в тылу противника, многочисленные трудные конвои. И хотя Глухов по–прежнему держал себя скромно и просто, контр–адмирал Фадеев уже приметил его.

Помню, как в первые дни организации соединения катеров–охотников контр–адмирал, желая видеть Глухова, говорил:

— Позовите мне этого, э… э… белобрысенького лейтенанта!

Позже, во время войны, контр–адмирал приказывал:

— Вызовите ко мне старшего лейтенанта Глухова! Еще позже, на третьем году войны, однажды я по срочному делу вошел в каюту начальника штаба и увидел его сидящим вместе с белоголовым капитан–лейтенантом я оживленно о чем–то беседующим. На правой стороне груди капитан–лейтенанта блестел платиновый орден Суворова III степени (среди моряков орден очень почетный и редкий). В каюту стремительно вошел контр–адмирал Фадеев.

— Дмитрий Андреевич, — обратился он к капитан–лейтенанту, — дело вот какого рода, — и он, как всегда, быстро бросая слова и поблескивая своими выпуклыми темными глазами, стал объяснять вытянувшемуся, с обветренным красным лицом капитан–лейтенанту Глухову какое–то задание.

Некоторые офицеры в соединении говорили о чересчур суровой требовательности Глухова, граничащей с придирчивостью. Но на самом деле это была повседневная ровная требовательность без всяких отступлений и скидок. Она удивляла тех командиров, которые не воспитывали своих подчиненных повседневно, а привыкли действовать наскоком и рывком.

У Глухова был такой же беспокойный характер, каким всегда отличался и наш контр–адмирал.

Матросы любили Глухова за то, что он всегда знал и помнил об их нуждах. Он знал, что пары рабочих ботинок на лето матросу не хватает и надо, чтобы их вовремя починили, знал, что матросу на малом корабле, с ограниченным запасом пресной воды не так–то просто содержать постельное белье в чистоте и «аккурате», как говорил боцман, а поэтому заботился о своевременной стирке на берегу.

Глухов сам когда–то был матросом и знал, что бойцу нравится, когда командир весело здоровается утром с командой, благодарит за хорошую службу, знает, что готовится в корабельном камбузе.

Глухов был справедлив и внимателен к подчиненным, а это очень важно на военной службе, где железная дисциплина и непререкаемый авторитет офицера делают подчиненных точными исполнителями командирской воли.

В Новороссийске у командира 2‑го дивизиона Генералова в эти дни все светлое время суток до отказа было наполнено заботами. На катерах–охотниках проверяли работу машин, принимали боевой запас и производили еще множество всяческих необходимых дел.

А с наступлением темноты капитан–лейтенант Генералов с потайным фонариком на груди и с секундомером в руке появлялся на длинном железобетонном пирсе новороссийской гавани.

— Начать посадку! — негромко подавал он команду, и откуда–то с берега из темноты доносился приглушенный топот ног, лязг оружия. Морские пехотинцы быстро взбегали на пирс и рассыпались по катерам.

Следовали вполголоса доклады: «Посадка закончена!», и Генералов поднимался на мостик катера лейтенанта Черняка.

— Заводить моторы! — командовал Генералов.

Приказание репетовали сигнальщики, и катера, отдавая швартовы, один за другим отходили от пирса. На рейде, в темноте, катера вытягивались кильватерным строем, следуя за командиром звена.

Затем на большой скорости катера–охотники врывались в укрытую гавань Геленджика. На полном ходу, без огней, швартовались они к еле заметной в темноте пристани. С катеров открывали условный огонь из пушек и пулеметов, а морские пехотинцы уже выскакивали на берег, шли на штурм, дрались за каждый дом и пакгауз в порту, учились вести уличные бои.

— Где будет высадка? Почему мы выбрасываем пехоту на причалы порта? — спрашивали командиры кораблей друг у друга.

Когда лейтенант Черняк осведомился об этом у Генералова, тот сказал:

— Высадка будет там, где нам прикажут! Так отвечал Генералов, но сам он в эти дни очень много думал о предстоящей операции. Только небольшой круг людей был посвящен в замыслы командования.

Генералов понимал, что операция задумана большая и сложная. Поэтому он не удивился, когда узнал, что десантные войска будут высаживаться не на пологий пляж, так рельефно выделявшийся на карте Феодосийского залива, что принято дерзкое решение ворваться в порт и высадить десант прямо на причалы и пристани, чего немцы меньше всего ожидают. Первый эшелон десанта предполагалось перебросить не на тихоходных транспортах, которые долго будут идти морем под бомбежками авиации и атаками подводных лодок и о походе которых немцы узнают заблаговременно, а на боевых кораблях, имеющих большую скорость, которые за одну ночь доставят десант с берегов Кавказа на крымскую землю.