Анатолий Петухов - Сить — таинственная река

Ленька ничего этого не знал. Убежденный в том, что Кривой получил инвалидность на фронте, он спросил:

— А вы где воевали? Где вас ранило?

Кривой ожег связного холодным взглядом, ответил:

— Много знать будешь — стариком станешь.

Ленька почувствовал себя неловко за поспешно заданный вопрос и, чтобы исправить оплошность, примирительно, извиняющимся тоном сказал:

— Я это так спросил. Война уже многих покалечила.

— Нужна она мне, эта бойня, как козе коровий хвост.

— Она никому не нужна. Но раз фашисты напали, надо воевать.

Кривой помолчал, спросил:

— А ты-то откуда взялся? Это не тебя Антип с Савельичем в лесу нашли?

— Меня, — ответил Ленька, радуясь, что Кривой уже слышал о нем.

В разговоре с партизаном, пусть неприветливым и угрюмым, не было надобности таиться, и Ленька рассказал, кто он, откуда и как оказался в этих краях.

— Глуп ты, вот что, — в раздумье произнес Кривой. — Выходит, война ничему тебя не научила. Мало, что родных потерял, сам в пекло лезешь.

— Но ведь война!.. — оторопел Ленька. — Я должен отомстить…

— Тоже мне мститель!.. Хотя дело твое, раз один остался. Каждый живет, как умеет. Да и не все ли равно, когда и где помирать…

— Я помирать не собираюсь.

— Смерть — она не спрашивает, собираешься помирать или нет. Ну, здесь-то, конечно, и воевать можно: не передовая, цел будешь.

Леньке стало обидно, что взрослый человек, партизан, не может, не хочет понять его страстный порыв. И он с грустью подумал, как бы хорошо было, если бы его послали связным на первый пост, к Мите. Даже не обязательно к Мите — к любому другому, только бы не к этому угрюмому и неприветливому человеку.

— Ладно. Раз пришел, вот бинокль, и сиди. А я спать буду. Целую ночь, как пень, торчал… Если что заметишь — разбуди…

Кривой улегся в окопе на охапке сена, зажал меж коленей винтовку и скоро захрапел.

Ленька огляделся. Вокруг окопа на Нена-мяги густо желтели стволами сосны. Впереди узким коридором открывался вид на Мярг-со — бурое с прозеленью и ровное, как поле. Ленька поднял к глазам бинокль, но увидел лишь расплывчатые очертания веток да сосновых стволов.

Не раздумывая долго, он полез на сосну, что росла возле окопа.

Ленька добрался почти до самой вершины и удобно расположился в развилке ствола. На всякий случай пристегнул себя ремнем к дереву, обломал сучья, которые мешали обзору. Теперь болото было как на ладони. Отчетливо виднелась кромка леса на той стороне и даже отдельные деревья.

Целыми днями Ленька просиживал на сосне. Время в постоянном ожидании и напряжении проходило медленно, а порою казалось, что солнце остановилось и висит над лесом неподвижным огненным шаром. Все вокруг было спокойно и тихо. Не верилось, что всего в каких-то тридцати километрах проходит линия фронта. Но иногда оттуда доносился глухой гул канонады, который напоминал о том, что передовая действительно близко.

Как-то показались на болоте лоси. В бинокль Ленька хорошо видел серовато-бурого рогача, который легко, без видимого усилия шагал по топи, выкидывая далеко вперед длинные светлые ноги. За ним шли лосиха и два рыжеватых лосенка.

Глядя на лосей, Ленька усомнился: правда ли, что болото непроходимо? Уж слишком легки и непринужденны были движения этих тяжелых зверей…

Но вот прошли лоси, оставив за собой хорошо видимый след, и снова пустынно Мярг-со. Только канюки с тоскливыми криками кружат в голубой вышине.

А Ленька снова и снова поднимал к глазам бинокль. Он осматривал болото слева направо, потом справа налево и убеждался: там все так же, как было вчера, и три, и пять дней назад.

Стоп! А там что? Самолет? Конечно, самолет!.. Ленька поймал в бинокль маленький зеленый самолетик, беззвучно выскользнувший из-за кромки леса, и, чувствуя нарастающее волнение, стал напряженно следить за ним.

Самолет летел над самыми деревьями вдоль противоположного края болота. Ни на хвосте, ни на крыльях никаких опознавательных знаков. Фашист? А кто ж еще! Наши самолеты со звездами. Вот уже слышен ровный рокот мотора…

Ленька мигом слез с сосны, прыгнул в окоп, схватил Кривого за плечо. Тот мгновенно проснулся:

— Что?

— Самолет! Без всяких знаков. Не иначе — фашист! — И Ленька показал рукой за болото.

— Экая невидаль — самолет! Мало ли их тут летает! — Кривой проводил взглядом зеленый самолетик, скрывшийся за деревьями, и добавил: — Может, и наш. Разведчик. На них тоже иногда не бывает знаков.

Иначе отнесся к сообщению Леньки Федор Савельевич.

— Это ихний, — сказал он решительно. — Нашим на што болото? Наши и так место знают. И карты есть. А финны, видать, што-то затеяли. Вот и послали разведку. Теперь хорошо смотреть надо…

Самолет появился над болотом и на следующий день. На этот раз он облетел Мярг-со кругом и пронесся от Леньки так близко, что и без бинокля видно было голову пилота в черном шлемофоне.

«А может, он все-таки наш?» — подумал Ленька. Ему показалось сомнительным, что вражеский летчик рискнул бы так смело и открыто летать над советской территорией: его же запросто могли сбить партизаны из обыкновенной винтовки!..

В эти дни тревожного ожидания новых событий, когда Ленька не помнил ни о детском доме, ни даже о своих старых друзьях Славике и Сашке, случилось то, чего он боялся больше всего: в Сухогорский сельсовет поступила телеграмма с точным адресом эвакуированного детского дома и просьбой вернуть беглеца. Никифоров сам пришел в Коровью пустошь с телеграммой и молча подал ее Леньке, когда тот явился с поста с очередным докладом.

— Я никуда не поеду, — твердо сказал Ленька, прочитав телеграмму.

— Как — не поедешь? — удивился Никифоров. — О тебе государство заботится. Детский дом для тебя — родной дом…

— Но я же не маленький! Я сам могу о себе позаботиться. Работать могу. Вон с Митей целый месяц рыбу ловили. Справлялся же! И теперь дело есть. Какое задание дадите, то и буду выполнять.

Федор Савельевич посмотрел на Леньку, коренастого, загорелого до черноты — только брови белеют — и очень окрепшего за два месяца жизни в деревне, и сказал:

— Ты же сам хотел своих искать. Помнишь?

— Так это давно было! — вздохнул Ленька. Он очень жалел, что нет сейчас рядом Мити: тот бы непременно заступился.

— Видишь ли, — снова заговорил Никифоров. — Ты несовершеннолетний, приписан к детскому дому, там все твои документы. На тебя и продукты выписывают, и одежду…

— Ну и что? Продукты и одежда не пропадут, другим пригодятся, а мне и здесь хорошо. — И, помолчав, добавил: — Если отправите, я на передовую уйду. Там не возьмут — проберусь через фронт, к Лосю. Он-то уж меня никуда отправлять не будет. У него, я слышал, в разведку ходят ребята моложе меня…