Борис Крамаренко - Плавни

— Аджа-а!

— Аджа-а! — крикнул комвзвода Кравцов и, не вытерпев, выскочил вперед.

— Аджа-а!

— Аджа-а! — раздалось с разных концов, и в кругу замелькали синие и серые черкески и цветные женские платья.

— Аджа-а!..

Наурскую сменил гопак. Сбросив оружие и черкески, в одних голубых чекменях плясали в кругу лучшие танцоры станицы.

— Бачишь, як мои хлопцы танцуют, — крикнул Бабич стоящему рядом Остапу Капусте и, сняв шашку, подоткнув за пояс полы черкески, пошел вприсядку.

Гоп, кума, не журись, Туды, сюды повернись…

Он дошел до середины, сделал ногами невиданные выкрутасы и, подпрыгнув завертелся мельницей.

— А ты чего, Остап? — толкнул Семен Хмель локтем в бок Капусту.

— Эх, если б не годы, Семен! — Но ноги Капусты уже не стояли на месте. Он неожиданно для самого себя притопнул ими, крякнул и пошел выделывать такие колена, что Хмель только головой покрутил.

Гопак резко оборвался. Выбираясь из круга, Андрей увидел Зинаиду Дмитриевну. Он понял по ее взгляду, что учительнице хочется, чтобы он подошел к ней. Но Андрей лишь дружески кивнул головой и, подхватив под руку какого–то старика, пошел с ним в сад.

— Как живешь, Тарасыч?

— Ничего, Андрей Григорьевич, зараз трошки лучше…

— Что так, беда была?

— Да, трохи налякались со старухой, коли заложников брали да расстреливали. Все думали, що и нас визьмут.

— Теперь знаешь, кто их расстрелял?

— Ох, Андрей Григорьевич, страшно… страшно, що человек зробить может такое…

Андрей усадил старика за стол под огромным ореховым деревом.

— Гляжу я на тебя, Игнат Тарасыч, и дивлюсь. Ты в четвертом году с японцами воевал. Героем домой вернулся, с георгиевским крестом… А вот сыны твои теперь русскую землю ляхам отдать хотят… Ты пойми, что Советская власть от ляхов нашу Украину отбивает, а сыны твои в плавнях сидят и на Советскую власть клинки точат.

— Эх, Григорьевич, казак, що конь степной, волю любит. К нему подходить надо бы осторожно, с лаской. Ты це добре памятуешь, а другие — нет. Вот и отшатываются многие от вас.

— Мне веришь, дядя Игнат?

— Тебе верю.

— Веришь, что мне воля и земля наши дороги?

— Верю.

— Отдашь мне сыновей своих за эту волю и край наш с ляхами и Врангелем биться?

Старик встал. Встал и Андрей. Старик молчал, испытующе смотря на Андрея, потом положил ему обе руки на плечи.

— Бери, Андрей Григорьевич. Верю тебе. А ежели нужно будет… и меня покличь. Еще не забув старый Игнат, як шашку в руках держать треба.

Андрей обнял старика.

— Спасибо. Присылай сынов, дядя Игнат. У отца–героя и сыны герои должны быть. Лучших коней им дам. — И заметив, что Капуста уединился с седоусым высоким казаком в углу сада, пошел к ним.

Тимка оставался у Хмеля почти до утра, помогая убирать столы и наводить порядок. Потом Наталка проводила его до конца улицы, и они целовались на углу. Наступающее утро было пьяняще хорошо, расходиться не хотелось. Их спугнула арба, завернувшая на улицу.

К своему дому Тимка подходил, когда уже совсем стало светать. Дойдя до калитки, вздрогнул: на воротах был выведен углем небольшой круг и в середине его — буква. Это был условный знак, что случилось что–то очень важное и его требуют на хутор.

— Чего им от меня нужно? — недовольно проворчал Тимка.

Он задумался. Поехать на хутор — это значит потерять день. А вдруг его хватятся в станице? И все же Тимка решил ехать. Не заходя домой, свернул в переулок и направился в ревком.

Тимка отворил дверь в кабинет председателя и остановился на пороге. Андрей поднял голову.

— Чего встал? Проходи. Что–нибудь нужно?

— Товарищ председатель, отпустите меня на день. Я к вечеру вернусь…

Андрей нахмурился.

— Куда едешь?

— Бабка хворая, хотел проведать. — Тимка назвал хутор, находившийся от станицы в трех часах езды.

Андрей вышел из–за стола и подошел к Тимке.

— Посмотри–ка мне в глаза!

Тимка взглянул на Андрея и, встретившись с его острым взглядом, смущенно опустил голову. Андрей подошел к телефону и взялся за ручку.

У Тимки замерло сердце. Он с волнением слушал, как председатель приказал Бабичу приехать немедленно в ревком. «Раз Бабича вызвал, значит, арестовать хочет», — подумал Тимка и почувствовал пробежавший по спине холод. Семенной стоял к нему спиной и разговаривал уже с Семеном Хмелем. Тимка, затаив дыхание, бесшумно попятился к двери. Мелькнула мысль: «Убегу… до вечера спрячусь у кого–нибудь в станице, а ночью — к своим». Вот и дверь. Тимка тихонько повернулся — и увидел перед собой Остапа Капусту.

— Ты, Тимофей, в гарнизон?

— Нет, дядя Остап, — пробормотал Тимка. Андрей, повесив трубку, повернулся.

— А, Остап, садись… Ты, Тимка, не уходи. Посиди вот здесь, — и Андрей указал на стул в дальнем углу кабинета.

Остап Капуста подошел к столу, сел в кресло и стал о чем–то тихо докладывать Андрею.

Вскоре пришел Бабич. Он хмуро взглянул на Тимку и, как тому показалось, злорадно усмехнулся.

Тимка с тоской посмотрел на открытое окно, выходящее во двор. Вот сейчас его, обезоруженного, поведут через этот двор и посадят в подвал. Потом будут допрашивать и, наверное, приготовят к расстрелу. Ночью его пристрелит Бабич или кто–либо, из бойцов гарнизона, вывезут его труп в степь и закопают, как закопали тела есаула Петрова и командиров сотен.

Тимке стало жаль себя. Как никогда, потянуло к отцу, брату, своим… Его взволнованные мысли прервал спокойный голос председателя:

— Возьми пропуск. Седлай коня, если бабка сильно занедужила, — скажешь, фельдшера пошлю.

Перед отъездом Тимка забежал домой. Войдя в кухню, он увидел невестку, склонившуюся над шитьем. При входе Тимки Поля отложила шитье и порывисто встала.

— Наконец–то заявился! Целыми днями пропадаешь, а я и за коровой, и за свиньями ходи, я и быков годувать должна…

— Полечка, родненькая, не сердись, на хутор сейчас еду.

Поля сразу переменила тон:

— Что стряслось, Тимочка? Да расскажи толком.

— Собери поесть, зараз выеду… Вызывают, а зачем… не знаю.

— Еру побачишь?

— А кто его знает… Может, доведется.

Поля засуетилась возле печки. Через несколько минут Тимка уже уплетал яичницу с зеленым луком и свиным салом, а Поля, присев сбоку, писала мужу письмо, то и дело мусоля во рту карандаш.

— А мать где?

— В лавку пошла.

Доев яичницу, Тимка пошел переодеться. Скинув парадную черкеску и желтые кавказские сапоги, он хотел надеть старенький чекмень, но потом передумал и снова надел новую черкеску. «Пусть генерал посмотрит, как нас в гарнизоне одевают», — решил он. Одевшись, вышел в кухню. Поля подошла к нему.

— На, Тимочка, передай вот Ерке. А еще передай ему вот это… — Она засмеялась и, обхватив Тимкину шею руками, крепко поцеловала в губы.