Борис Крамаренко - Плавни

Выйдя на улицу, Тимка оглянулся по сторонам, тщательно вытер нарисованную на воротах метку и побежал в гарнизон.

Во дворе гарнизона его встретил бородатый пожилой казак верхом, держащий Котенка в поводу.

— Где бегал? Сидай, поедем… путь дальний. К ночи назад велено…

Тимка испуганно взглянул на казака:

— А вы ж куда, дядя Квак?

— Сидай, сидай, да не закудыкивай… Тебя велено сопровождать, щоб бандиты чего с тобой не зробили.

У Тимки дрогнули от волнения колени, и он с трудом сел на коня. Шагом направились к воротам. У калитки часовой потребовал пропуск. Тимка вспомнил о бумажке, данной ему председателем, и полез в карман. На сероватом клочке бумаги был написан пропуск для двух бойцов гарнизона. Тимка протянул бумагу часовому. Тот открыл ворота, и они выехали на улицу.

«Ежели бабка сильно занедужила, — скажешь, фельдшера пошлю», — вспомнил Тимка слова председателя. «Чтоб тот фельдшер привил тебе сибирку! — со злостью подумал он. — И чтобы у тебя нос вырос с тыкву и ты возил бы его на тачке, длинный чертяка!»

Положение Тимки действительно было неутешительное. Никакой бабки у него не было, и на хуторе, который он назвал председателю, жила лишь крестная мать его брата. Ехать к ней? Это значит — не выполнить приказа генерала, да и обман все равно будет обнаружен, и тогда не избежать ареста…

Тимка ехал молча, погруженный в свои невеселые думы. Помалкивал и его спутник, — видно, был он не из разговорчивых. Лишь когда выехали за околицу, и дорога пошла вдоль речки, казак повернулся к Тимке:

— Бабич четыре бомбы дал… На две, да гляди, не урони. Обращаться с ними умеешь?

— Приходилось…

— Ну, то–то.

Тимка взял бомбы, опасливо оглядел их и, переборов страх, прицепил к поясу.

Говоря о том, что умеет с ними обращаться, Тимка грешил против истины. Если ему и доводилось иметь дело с бомбами, то разве только со сделанными из бумажных кульков и начиненными пылью, когда он подростком играл со сверстниками в войну.

«Что теперь делать? — в десятый раз спрашивает себя Тимка. — Попробовать сбежать? Он наверняка подстрелит. Вернуться в станицу и рассказать председателю, что соврал насчет бабки, стыдно. Притом, что же ответить, если тот будет допытываться, куда он ехал и зачем?»

Пока Тимка мучился, не зная, что делать, его спутник курил цигарку за цигаркой, ловко крутя их из желтоватой газетной бумаги. Так доехали они до перекрестка. Дорога к Деркачихе шла прямо по–над балкой в сторону плавней, дорога же на указанный Тимкой хутор сворачивала направо.

Тимка, доехав до перекрестка, нехотя повернул коня и резко потянул к себе повод.

— Дядя Квак, куда вы? Нам же направо надо! — Но тот продолжал ехать вперед, как будто он оглох и не слышал Тимкиного оклика. Озадаченный Тимка повернул коня и галопом догнал Квака.

— Дядя Квак!

— Молчи, сосунок… едем правильно.

— Как «правильно», да то ж дорога на Деркачихин хутор!

— Нам туда и надо.

Тимку словно варом обдало. Он крутнул Котенка в сторону и выхватил наган, сам не зная, что сделает в следующее мгновение. Его уши резанул насмешливый голос Квака:

— Дюже не торопись, господин урядник, курком щелкать. Я того же болота, що и ты.

Квак пригнулся и хорошо сделал. Пуля свистнула где–то совсем близко.

— Не стреляй! Мать… в бога… христа!.. Я же свой, понимаешь, свой! — И увидев, что Тимка целится ему в голову, выпрямился и поднял кверху обе руки.

— Що ж, бей, ежели хочешь!

Это несколько отрезвило Тимку, и он, держа наган наготове, подъехал к Кваку.

— Тебя кто послал?

— Никто, сам вызвался, когда Бабич выкликал охотников с нашего взвода тебя сопровождать. Догадался, в какую беду попасть можешь.

Тимка спрятал наган и, все еще недоверчиво смотря на Квака, протянул ему руку.

— Спасибо.

Квак сделал вид, что не заметил протянутой руки, и тронул коня.

— Добре… едем… время–то идет.

Они снова поехали рядом. Тимка знал, что Квак красный партизан и служит в гарнизоне со дня его организации. Еще третьего дня Бабич ставил Квака в пример всей сотне, как хорошего, дисциплинированного бойца. И теперь в Тимкином сознании совсем не укладывалось, — как мог красный партизан и лучший боец гарнизона, Василий Квак, стать на их сторону? А Квак, очевидно, догадавшись, о чем думает Тимка, невесело усмехнулся в русую, тронутую сединой бородку:

— Эх, Тимка, Тимка! Ничего ты не знаешь…

Квак свернул еще одну цигарку и, раскурив ее от окурка, затянулся дымом. Их лошади с рыси перешли на шаг. Квак протянул Тимке кисет.

— На, урядник, закури. Не хочешь? Ну не кури, а то голос спортишь. — И, как будто продолжая уже начатый рассказ, проговорил: — Ну, значит, вот… Отступил это я с отрядом в восемнадцатом году из станицы. Шли мы на Новороссийск с думкой добраться до Девятой армии, до товарища Матвеева… да нарвались по дороге на конницу Шкуро. Растрепал он наш отряд, а кто жив остался, сбежал в горы до красно–зеленых.

Вот. Попал я, значит, таким манером до отряда молодого партизана Марка. И стал я в том отряде пулеметчиком. И как только ни хитрились белые, ничего с нами поделать не могли… Прошло много времени. Была весна прошлого года. И вот посылает меня как–то Марк в разведку на станцию Абинскую. Надо было разузнать, когда пойдет из Новороссийска транспорт с оружием и обмундированием, задумал Марк отбить тот транспорт. Ну, продрал я себе гребнем бороду, прицепил егорьевский крест, надел погоны и папаху, взял документ у Марка на имя Ефима Кошевого, пошел… Прихожу на станцию, прогуливаюсь по перрону, о поезде на Ростов спрашиваю. Познакомился с одним кондуктором с товарняка и узнал от него, что эшелон, о каком Марк говорил, должен выйти из Новороссийска на другой день к вечеру. Обрадовался я и решил, не мешкая, подаваться в горы, к своим.

Ну вот… Вышел я за вокзальный садочек и направился к станице, тут и встретил компанию офицеров. Ну, вытянулся я, честь отдаю, а у самого коленки трясутся, узнал я среди офицеров своего одностаничника, и он меня сразу признал. Подходит. «Здорово, — говорит, — дядя Квак!» — И руку подлец протягивает, а сам нехорошо так улыбается и на мои урядничьи лычки и егорий поглядывает. «Едешь?» — спрашивает. У меня и язык с переляку отняло, ничего ему ответить не могу! Остальные офицеры окружили нас, интересуются, думают, шо я с фронта. А я стою посреди их и молчу. И вот обращается мой знакомый офицер к другому, черномазому, в белой папахе: «Вот вы, господин есаул, интересовались узнать что–либо про зеленых. Мне кажется, что дядя Квак сможет вам про них кое–что сообщить». — Так говорит, а сам продолжает рот кривить в улыбочку.

Ну, схватили меня тут, обезоружили и повели в комендатуру при станции. Есаул тот, черномазый, командиром карательного отряда оказался… Допрашивали меня, пытали… и не выдержал я тех пыток… выдал своих товарищей. Сам отвел карателей тропками знакомыми к своему отряду. Помиловали меня за это белые и отправили на фронт. Служил я у них месяца три, да только не вытерпел и сбежал к красным.