Пётр Андреев - Повесть о моем друге

В холодную эту и трудную пору оставался в Москве островок иного быта, иного уклада жизни, куда можно было зайти и, если верить понимающим людям, получить немного «согревающего», — гостиница «Москва».

В ресторане было немного людей. Сергей, пожалуй, был единственным военным. Где-то в углу пыхтел трубкой пожилой человек, зябко кутавшийся в клетчатый шарф. Заканчивала скромное пиршество компания ярко накрашенных молодых женщин и мужчин с перстнями, но в подшитых валенках — гастрольная актерская бригада, только что вернувшаяся с фронта…

Официант предложил роскошный — по тем временам — ужин: несколько картофелин, селедку и — главное — стопку жидкости весьма странного желтого цвета и со стойким сивушным запахом.

Сергей выпил водку залпом. «Вот какой банкет получается, — невесело подумалось ему. — Не с кем даже радостью поделиться, не с кем чокнуться».

Сколько ни давал он себе клятв не думать о своих, о Маришке и о сыне, — не удержался. Вспомнился весенний Брест, и нарядная толпа, и звуки вальса на площади, и маленький сын, усевшийся у него на плече, глазеет на праздничную демонстрацию. Где сейчас его родные? Живы ли?

От этих мыслей стало Сергею не по себе. Он расплатился, встал из-за стола и направился к выходу. На огромной широкой лестнице его неожиданно окликнули:

— Антонов?

Он обернулся. На площадке стоял человек в полувоенном костюме. Хотя костюм изменил облик, Сергей тотчас же узнал первого секретаря ЦК КП(б) Белоруссии П. К. Пономаренко, а с ним и секретаря ЦК КП(б)Б Г. Б. Эйдинова. Того Эйдинова, которого Сергей помнил еще с 1926 года, когда привозил в Москву свою ватагу пионеров. В ту пору Григорий Борисович работал в Краснопресненском райкоме комсомола, и не раз до войны и в войну приходилось Сергею встречаться с этим умным доброжелательным коммунистом.

Последний раз он видел Пономаренко и Эйдинова в июле, в штабе Буденного, а до этого в мае, в Минске, в большом просторном кабинете в здании ЦК. Разговор тогда был неторопливый, обстоятельный, подробный и, выходя из кабинета, Сергей уже знал: его зовут на большую республиканскую работу. Когда все это было? Сколько же страшного, даже невероятного стряслось с тех пор, с того неторопливого и долгого разговора за стаканом чаю!

Может быть, и этот старейший большевик ленинской закалки подумал о том же, глядя на молодого еще, но уже седого батальонного комиссара с двумя шпалами на петлицах?

— Вы откуда, Антонов?

— Из госпиталя на фронт. Предписание получил в ПУРе.

Секретарь ЦК внимательно посмотрел на Сергея, словно что-то неожиданно решив для себя.

— Где вы остановились?

— Где же нам, фронтовикам, останавливаться? Ночую в академии на Триумфальной…

— Ну, будьте здоровы! — неожиданно быстро попрощались с ним Пономаренко и Эйдинов.

Сергей решил не спускаться в метро, а пройти до академии по улице Горького пешком, не спеша. Он шел по московским улицам, мысленно уже прощаясь со столицей и твердо, до мелочей зная весь уклад будущей своей жизни.

Едва он успел расстегнуть ворот гимнастерки, прилечь, по радио разнеслось:

— Батальонного комиссара Антонова — срочно к дежурному по академии…

Ничего хорошего это не сулило. Сергей наскоро пожевал чаю — дернул же черт «обмывать» предписание — и явился к дежурному. Тот, на правах равного по званию, накинулся на Сергея:

— Ты где пропадаешь? Тебя срочно к…

И он назвал фамилию того хмурого генерала-кадровика, который только-только вручил Антонову назначение.

Сергей встревожился:

— А в чем дело — не знаешь?

— Да не торчи здесь, тебя машина дожидается!

Машина из ПУРа — это кое-что значило — может, пронесет!

…В приемной сидело несколько человек. Но дежурный адъютант, увидев Антонова, проводил его в кабинет, минуя очередь.

— Садитесь, товарищ Антонов! — неожиданно веселым голосом сказал бригадный комиссар, и Сергей отметил про себя, что назвал он его не по званию, не просто по фамилии, а так, как обычно обращаются друг к другу коммунисты, товарищи по работе.

— Курите? — Бригадный комиссар достал «Казбек», постучал папиросой по коробке.

Сергей все еще до конца не понимал, зачем его вызвали.

— Спасибо. С удовольствием.

— Предписание у вас с собой? Дайте его…

Сергей протянул листок. Начальник управления взял его, неторопливо, чуть шевеля губами, прочитал и также неторопливо, спокойно разорвал большую бумагу с печатью.

Антонов рывком поднялся:

— В чем дело, товарищ бригадный комиссар?

Что-то ожесточенно-суровое было во взгляде молодого, с обожженным лицом фронтовика, вскочившего со стула.

Начальник управления поспешил объяснить, странно вглядываясь, словно впервые увидел Антонова:

— Вас отзывают в распоряжение ЦК Компартии Белоруссии.

Они посмотрели друг на друга, и, хотя никакие инструкции, никакие директивы не позволяли начальнику управления сказать больше, да о многом и ему не положено было знать, все же он протянул руку Сергею, тихо заметив:

— Ты скажешь сейчас, что хочешь на фронт. Я и сам подавал рапорт и получил от начальника головомойку, потому что люди всюду нужны… Здесь — тоже…

И еще, наверное, ему хотелось сказать этому молодому комиссару, так сумасшедше сверкнувшему глазами, когда рвали его ненужное теперь фронтовое предписание: «Дело тебе предстоит еще более трудное и тяжелое, чем танковые бои».

Но этого бригадный комиссар вовсе уже не мог позволить себе. Вместо этого он произнес только:

— Явитесь в комнату номер сто. Старая площадь. Ясно?

— Пропуск?

— Пропуск заказан.

Партийный штаб Белоруссии временно помещался в здании ЦК ВКП(б). Сергей нашел указанный в пропуске кабинет, постучал.

— Входите!

За столом в кабинете сидел первый секретарь ЦК КП(б)Б П. К. Пономаренко. С момента их короткого разговора в гостинице «Москва» прошло не более трех часов.

За эти три часа перевернулась жизнь Сергея.

Еще вчера утром он думал о танках, о новых товарищах, а сегодня в кратких и точных словах секретарь ЦК обрисовал характер и масштабы будущей его деятельности:

— По всей Белоруссии, в лесах, по дальним хуторам, в полесских болотах и минских пущах, от Бреста до Витебска полыхают партизанские костры. Обозначались масштабы небывалого фронта, всенародного сопротивления. Оттуда, из глубины фашистского тыла, идут в Москву донесения и первые радиограммы — партизанам необходимы специалисты — подрывники и диверсанты, врачи и радисты.

Антонов слушал Пантелеймона Кондратьевича, подавшись вперед всем телом.

— Белорусы, белорусы, — делая ударение на последнем слоге, — говорил секретарь ЦК. — Нам нужны белорусы, понюхавшие уже порох, знающие местность, надежные и сильные люди, опаленные в схватке с гитлеровцами.