Пётр Андреев - Повесть о моем друге

Я сына стал тащить, потянул, а уже и кишки за ним… Только спросил еще, жива ли мама, сестра… Не дай бог никому, кто на земле живет! Чтобы не видели и не слышали горя такого!..»

Много лет спустя доктор медицинских наук, профессор Петр Осипович Вязицкий, рано поседевший человек с добрыми, усталыми глазами, рассказал мне о трагедии другого белорусского села.

«Это было поздней осенью 1942 года в Витебской области Белоруссии. Мне тогда не было еще двенадцати лет. Однако за год жизни на оккупированной территории я успел узнать запах пожарищ, услышать свист пуль и увидеть обезображенные трупы невинных людей. Казалось, что меня уже невозможно было чем-либо удивить в повадках оккупантов. Но это только казалось.

В это время фашистские регулярные части начали блокаду партизанских районов. Все жители окружающих деревень были оповещены об этом партизанами. Люди бросали насиженные места и тянулись поближе к лесным массивам. В одну из морозных ночей тронулись в путь и мы с матерью — отец был на фронте. Ночью мы пришли в село Боровые. Это было большое, типично белорусское село. В нем скопилось много беженцев из ближайших поселков и деревень. В основном это были женщины, старики и дети. Я хорошо помню, как нас встретили совершенно незнакомые люди: приютили, обогрели, поделились всем, чем могли.

На следующее утро мы увидели густые немецкие цепи, двигающиеся по направлению к лесу. День мы переждали, а к вечеру собрались уходить. Нам с матерью удалось благополучно уйти и добраться до соседнего села, там мы заночевали. Ночью мы были разбужены страшным шумом. На улице было светло, почти как днем — горело село Боровые. Были слышны дикие человеческие голоса. Они перемешивались с ревом коров и визгом свиней. Страшно выли собаки. Мы стояли безмолвно, а потом из темноты и дыма на нас стала наползать длинная колонна тяжелых фашистских автофургонов. Нас спас близлежащий лес. Все постройки в селе Боровые были сожжены, погибло много людей.

Детским умом я еще не мог себе объяснить зверскую нечеловеческую жестокость.

Сейчас урна с землей села Боровые покоится в Хатыни. При первой возможности я стараюсь там побывать. Возил туда и сыновей своих, буду возить и внуков».

В тридцати километрах от Минска на том месте, где когда-то была деревня Хатынь, ныне стоит фигура старика с телом мертвого мальчика на руках, на этом страшном «кладбище деревень», где остались только трубы на месте бывших дворов и изб… и земля которых здесь погребена, — из сотен таких Хатыней, больших и малых.

И на небольшом квадратике земли в Хатыни посажены и растут по углам три березки, а четвертый угол пуст: памятник этот напоминает людям, что каждый четвертый житель Белоруссии погиб в годы войны.

…29 ноября 1941 года Красной Армией был освобожден город Ростов. После сражения у Ельни и великого противоборства под Москвой это был важнейший успех Красной Армии в сорок первом году.

Как ждала вся страна сообщений о тех первых победах! Как радостно было на душе у танкистов, ворвавшихся в город и затем, без остановки, с малыми потерями, продвинувшихся на 60—70 километров в направлении Таганрога!

В поле у населенного пункта Матвеев Курган танковая бригада натолкнулась на сильный огонь противника. Приказано было окопаться, ждать подкреплений. При очередной попытке взять Матвеев Курган Сергей выскочил из танка и поднял за собой батальон пехоты.

Танки ушли вперед. Сергей бежал, стараясь догнать своих. Вдруг его сильно ударило по ноге, обожгло болью. Первой мыслью было — оторвало ногу, второй — удивление: как же он бежит без ноги? Он продолжал двигаться, крича во весь голос, словно криком этим пытался остановить, преодолеть боль:

— Вперед! За Родину! За Сталина!

…Потом Сергею рассказали, что его, упавшего без сознания, увидел механик-водитель, развернул боевую машину и тихонько подал к нему. Сергея втащили в башню.

В медсанбате он кричал, ругался на чем свет стоит:

— Что ж вы делаете?! Не трогайте обувку! Не смейте!

Разгоряченному боем, ранением, Сергею казалось, что врачи нарочно портят роскошные сапоги на меховой подкладке. Всего несколько дней назад, в короткое затишье между боями, прибыла в бригаду делегация из Казани, привезла подарки танкистам. Тогда-то Сергею и достались высокие кожаные сапоги, легкие и ладные в ходу, теплые, как унты, и непромокаемые. А врач в медсанбате зло и умело, не обращая внимания на крики молодого комиссара, разрезал сапог и вылил из него с литр крови. Нога сильно опухла, посинела, но пуля прошла навылет, по счастью, не задев кости…

А Сергей не унимался:

— Эх, такое добро испортили!

Нога сильно болела. Но, по правде говоря, в горящем танке было куда хуже — чувствовать запах собственного горелого мяса — ощущение страшное.

Выписавшись из госпиталя, батальонный комиссар Сергей Антонов после вручения ему ордена Красного Знамени был отправлен в Москву за предписанием в Главное политическое управление РККА.

Кабинет начальника управления кадров помещался на первом этаже здания ПУРККА. Сергей подошел к небольшому зеркалу в комнате дежурного, оправил гимнастерку. Дышалось ему в Москве после ранений и всех его странствий по госпиталям и медсанбатам легко и даже празднично — сегодня он должен был получить назначение на фронт. К тому же в тесном общежитии Военно-политической академии на Садово-Триумфальной неведомо какими путями соседи его уже прознали, что возвращается он в действующую армию с повышением.

— Антонов? — хмуро, не подняв головы, не пригласив сесть, спросил хозяин кабинета — невысокий коренастый бригадный комиссар.

— Так точно.

— Доверяем большое дело… — все так же хмуро, с выражением нечеловеческой усталости сказал начальник управления и надолго замолчал, закрыв воспаленные от бессонницы глаза.

Сергей оглядел кабинет. В этой комнате все оставалось привычным, надежным, знакомым — и маленький письменный стол, и приставленный к нему стол подлиннее, и стулья, и портрет Сталина, и даже довоенная настольная лампа с вязью дубовых листьев и звездочками по зеленому гофрированному шелку. И оттого, что все было так обычно в этом кабинете, словно это не зима сорок второго, и не погибали пуровские инспектора на фронтах, и не попадали лекторы в самые что ни на есть сложные ситуации, фронт совсем недавно был в двадцати минутах езды «эмкой» отсюда, — словом, от всей этой привычности и налаженности дела стало светлей у Сергея на душе.

Хмурый хозяин кабинета протянул ему предписание. «Офицерская почта» не ошиблась: в предписании указывалась новая должность Сергея — комиссар танковой бригады…

В Москве стоял стылый, продутый насквозь ветрами март. Сергей вышел из пуровского подъезда. Идти сразу в академию не хотелось, да и было в запасе несколько часов особенно ценного сейчас свободного времени.