Пётр Андреев - Повесть о моем друге

Уже в те тяжкие дни у него зародилась, — как он рассказывал, — мысль дать согласие на создание, — как того хотели фашисты, — националистической воинской части, с тем чтобы вывести с собой из лагеря как можно больше пленных, сформировать из них бригаду или дивизию, а затем, получив от фашистов вооружение, — перейти линию фронта и соединиться с частями Красной Армии. О своем «согласии служить рейху» Гиль-Родионов сообщил фашистскому командованию и получил согласие на формирование «1-й русской национальной бригады».

Геббельсовское ведомство могло торжествовать пропагандистскую победу и штамповать листовки: тысячи бывших военнослужащих Красной Армии повернули штыки против своих. Во главе «1-й русской национальной бригады» стал кадровый командир Красной Армии Гиль-Родионов.

Прибывшие из Москвы слушали, как обстоятельно, педантично, стараясь ничего не упустить, ничего не забыть, не выставить себя, — даже в мелочи, — в лучшем свете, докладывал Гиль-Родионов. Настоящий штабист, он сжато и точно объяснял все, что произошло с ним и его людьми.

Странные чувства испытывал Сергей в эти минуты. Война все разделила бескомпромиссно и жестко: СВОИ и ВРАГИ. Черное и белое, ложь и правда. И тот, кто повернул оружие против своих, заслуживает лишь одного: суровой и справедливой кары.

Но вот сидит человек в новенькой форме, сшитой в Берлине, военный, с особой кавалерийской выправкой, и без утайки рассказывает все, что с ним было…

— Почему решили перейти на нашу сторону? — спросил Сергей.

Гиль-Родионов, видимо, ждал этого, самого трудного вопроса.

— Нас должны были направить на фронт, воевать против своих.

— А партизаны — не свои?

Ничто не изменилось в лице Гиль-Родионова, ни один мускул не дрогнул на его лице. Он продолжал говорить:

— Незадолго до решения о переходе к партизанам на весь личный состав «бригады» было получено обмундирование и вооружение и в то же время мы получили «пополнение» за счет полевой жандармерии, фашистских офицеров, белоэмигрантов, значит, нам не доверяли. На нашей совести, — глухо заключил Гиль-Родионов, — около сотни партизан. Но я одних немцев положил несколько сот, идя на соединение с партизанами, тысячи штыков к вам привел. Три чемодана важных штабных документов, пленных.

Победы Советской Армии, всенародная партизанская борьба, монолитность нашего героического трудового тыла, пропагандистская работа подпольных партийных организаций заставили подполковника ускорить выполнение своего решения, круто — во второй уже раз — изменившего его судьбу.

Три чемодана с трофейными документами лежали в «Дугласе». Осторожно внесли раненых партизан. Ввели переданных Гиль-Родионовым пленных: среди них одутловатого, по-звериному глядящего бургомистра. Парашютными стропами накрепко привязали пленных к жестким лавкам транспортного самолета.

На обратном пути, уже в самолете, Сергей допрашивал бывшего полковника князя Святополк-Мирского — аристократа, перешедшего в услужение к вермахту. Князь, в частности, рассказывал Сергею об установках «фау», которые нацелены на Лондон и Манчестер. Позднее в ЦШПД эти данные поступили из другого источника. Наверное, ни Антонов, ни те, кто сидел тогда в самолете, не думали, что эти сведения личный шифровальщик Сталина будет излагать Уинстону Черчиллю в послании, начинающемся словами: «Лично и конфиденциально».

Потом Антонов подробно допросил ротмистра, русского офицера, примчавшегося в Европу из эмигрантской норы в Харбине. Ротмистр этот, «слуга царю и отечеству», предложил свои услуги гитлеровскому абверу.

Когда проходили линию фронта, самолет обстреляли. В темноте бургомистр сумел развязать тугие узлы парашютных строп. Медленно пополз к люку в хвосте «Дугласа». Сергей услышал возню в темноте, разглядел, как грузный пленник ползет к люку. Раздумывать было некогда. Рукояткой пистолета Сергей ударил предателя, оглушив его, и сразу, как в резком киномонтаже, он увидел ржаное поле, парашютистов, ощутил вес булыжника в своей руке, и вспомнилось ему, что было это двадцать второго июня, в первый день войны, когда фашисты трубили о своих победах, а сейчас он, Сергей Антонов, летит с огромного «советского острова», с партизанской земли в Москву, и пленные гитлеровцы с ужасом повторяют: «Рейх — капут»…

…Ранним утром, когда «Дуглас» приземлился во Внукове, бургомистра пришлось выносить из самолета — сам двигаться он не мог.

Эпилог истории Гиль-Родионова был дописан в обитом дубовыми панелями кремлевском кабинете Верховного Главнокомандующего.

…Сталин медленно раскрошил папироску, затем другую, ссыпал табак в трубку, внимательно выслушав доклад.

Сергей смотрел на Верховного. В эту минуту особенно ясным для него стал объем власти, сосредоточенной в руках этого невысокого человека, медленно прохаживавшегося вдоль занавешенного тяжелыми шторами окна, — объем власти и мера ответственности.

Сталин говорил глухо, медленно, тоном человека, привыкшего к диктовке, к точным, выверенным формулировкам.

— Гиля-Родионова представить к Красной Звезде. Семью — отыскать, вернуть в Москву. Выплатить по аттестату из расчета оклада начальника штаба дивизии за все эти месяцы. Присвоить воинское звание полковника Красной Армии.

Перешедшей к партизанам бригаде было присвоено наименование «1-я антифашистская партизанская бригада» и командиром ее был утвержден В. В. Гиль-Родионов.

…Когда соединение партизанского вожака Героя Советского Союза Владимира Лобанка отбивалось от эсэсовцев в мае 1944 года, полковник Гиль-Родионов прикрывал их отход. Он лежал в цепи автоматчиков, и очередь из «шмайссера» настигла его, когда бригада уже оторвалась от наседавших фашистов…

«Дуглас» медленно подкатил к полосатой будке диспетчера. Из самолета опустили на землю лесенку, к грузовому люку тотчас подъехала санитарная машина — она должна была принять раненых.

Поеживаясь от рассветного холодка, я пошел к самолету. Сергей поручил мне встретить вывезенного на Большую землю легендарного деда Талаша.

В люке самолета показался невысокий кряжистый старик. Он не торопясь спустился, крепко, по-крестьянски встал на землю и основательной, размеренной походкой направился ко мне — угадал, что это именно его ждут.

Дед Талаш… Знаменитый партизанский дед, известный всему белорусскому краю. До войны мне довелось прочитать повесть Якуба Коласа «Дрыгва» («Трясина»). В ней много страниц было посвящено этому своеобразному, самобытному человеку. Еще в гражданскую войну стал старый полещук из села Петриково героем, «краснознаменцем», и председатель ЦИКа Белоруссии Евгений Червяков собственноручно привинтил к гимнастерке деда боевой орден Красного Знамени.