Пётр Андреев - Повесть о моем друге

Было ему уже в ту пору за шестьдесят, и хотя крепок еще и силен был старик, так и пошло по всей республике — дед Талаш да дед Талаш…

В сорок первом, когда уже отпраздновал он свое девяностолетие, докатилась война до Полесья, до его родного села. Докатилась не сразу — труден оказался для немцев путь через полесские пущи и болота.

Иные односельчане деда Талаша успели податься в леса, к партизанам, — старик был хвор, не смог скрыться, затаился в своем доме.

В Петрикове фашисты вывесили объявления, назначили цены за головы народных мстителей. Несколько человек за связь с партизанами расстреляли, а старого деда Талаша зверски избили.

В темную, беззвездную — хоть глаз выколи — ночь глухими охотничьими тропами ушел дед Талаш вместе с сыном в лес к партизанам.

У первого же командира дед потребовал автомат или, на худой конец, старую добрую трехлинейку. Но командиры рассудили по-другому, и оружием деда Талаша стала не винтовка, не граната и не мина — стало его оружием Слово: мужицкое, крестьянское, партизанское. Дед Талаш сделался агитатором, и не было в Полесье, да и по всей Белоруссии, деревни, где бы не знали о нем, где бы не шел разговор о речах его: простых, убедительных, с ядреным, соленым словцом — коли нужно. И пошли в отряды, «в семейные лагеря», в диверсионные и подпольные группы те, кто еще вчера рассчитывал схорониться, оглядеться, переждать трудное время…

Вот какой человек шел сейчас по траве Внуковского аэродрома.

Но и хлопот задал он нам с Сергеем немало. Поселили деда как почетного гостя в гостинице «Москва». Расхаживал он по коридорам гостиницы — к ужасу горничных и к удивлению иностранных корреспондентов — в «домовине»: длинной, до пят домотканой рубахе. Насилу мы уговорили старика надеть цивильный костюм.

Но зато оратор он оказался редкостный! И на автозавод ездил с ним Сергей, и на «Каучук», и на другие предприятия. Когда на трибуну выходил дед Талаш с орденом на красной розетке, с хитроватым крестьянским лицом, с сивой бородой и волосами, аккуратно зачесанными на косой пробор, — настоящий старик-лесовик, — зал неизменно взрывался овацией. Ведь вышел он из самой толщи крестьянской, народной. Каждый, кто слушал его, понимал: уж если такие старики не сдаются, воюют — да как еще воюют! — значит, несдобровать Гитлеру.

Иной раз дед Талаш склонен был и прибавить, приукрасить кое-что, но все прощалось ему: слишком хорошо представляли себе московские рабочие и работницы, что значит нелегкая лесная, партизанская доля…

Он был необыкновенно популярен в те годы; не обошли вниманием деда Талаша ни журналисты, ни художники, ни скульпторы. Правда, выходил он у них этаким богатырем, могучим, былинным дедом, и только в одном его портрете запечатлены были истинные черты деда Талаша. Это бюст Заира Азгура, выдающегося белорусского ваятеля. Установлен он в селе Петрикове, где похоронен дед Талаш, доживший до 102 лет.

…В обращении с пленными партизанами гитлеровские варвары руководствовались наставлением, утвержденным 1 декабря 1942 года начальником немецко-фашистского генерального штаба Йодлем. А в нем было прямо сказано:

«Пленные партизаны, если они только в виде исключения не подходят под § 11, то есть не соглашаются выступить против того отряда, в котором состояли, караются смертной казнью через повешение или расстреливаются… Каждый командир (карательного) отряда несет персональную ответственность за то, чтобы все пойманные в результате боя партизаны и гражданские лица (включая и женщин) были расстреляны или, лучше, повешены».

…Сергей пришел ко мне с этим приказом Йодля, сел на стул возле окна и долго, в тяжелой задумчивости, смотрел на затемненную Москву.

— Поверь моему слову, — тихо сказал он, — когда мы их разобьем, генералы Гитлера станут кричать, что они лишь «исполняли приказ»… Как это страшно — «лучше повешены»… «включая и женщин»…

Мы переглянулись: говорить нам не надо было ни слова — каждый понимал друг друга, потому что семьи наши оказались в тылу, а, зная Маринку Антонову и мою жену, ясно было, что подруги наши в стороне от партизанской борьбы не останутся…

Сергей вдруг улыбнулся, и эта мягкая внезапная улыбка сделала его лицо прежним, «довоенным» — открытым и добрым.

— Если б сейчас был мир, — тихо, с болью сказал он, — мой пацан и твои крохи ходили бы в садик, песни пели, хороводы играли… Слова бы первые разучивали: «па-па», «ма-ма».

— Наоборот, — ответил я, — «ма-ма» всегда сначала учат, мы с тобой на втором месте.

— Это потому, что у тебя девочки, а у меня сын, — убежденно сказал Сергей, — «па-па» обязательно будет первым его написанным словом…

— А помнишь нашу Александру Афанасьевну? — спросил я.

Сергей, не ответив, достал из кармана маленький листок бумаги.

— Прочти, — сказал он, — ее семена дали великолепные всходы…

Хочу привести этот документ — ярчайшую иллюстрацию тому, как в условиях оккупации комсомол Белоруссии продолжал свято следовать ленинской заповеди — учиться, учиться и еще раз учиться…

Тов. Зимянин!

Со школами дело началось. Работают 8 школ в Октябрьском районе. Еще, по моим соображениям, должно открыться столько же школ во всех других районах нашей зоны.

По секрету говоря, когда я предложил организовать школы, партийное руководство усомнилось в полезности этого дела. Я решил делать самостоятельно. Дал указание народу (моему), их поддержали в отрядах (командиры, комиссары). Население голосовало и руками и ногами. Трудности были не в этом. Трудности: помещения и все, что в них было, разбито; учебников, учебных пособий, бумаги, карандашей нет.

Как мы выходим из положения? Ищем так же, как ищем оружие. Комсомольцы отряда Николая Розова, например, ходили по этим вопросам «на операцию» в разные деревни и собрали 150 карандашей, несколько учебников, несколько десятков тетрадей.

В Октябрьском районе 14 ноября провели конференцию учителей. Присутствовал 21 чел.

15 ноября провели родительское собрание, а 16 ноября школы начали работу.

Количество обучающихся в школах: Карпиловская, (поселок) Октябрьский — 47 детей, Рудобельская — 10, Рудницкая — 20, Стародубровская — 26, Новодубровская — 52, Залесская — 28, Заволенская — 30, Затишская — 28. Всего — 241 чел…»

— Каково?! — торжествующе спросил меня Сергей. — Это совершенно поразительно! Гитлеровцы оккупируют Белоруссию, держат там карателей, СС, войска, жандармерию, а комсомол организует советские школы! Я, знаешь, когда прочитал это письмо, такую радость испытал, такое спокойствие за всех нас — наперекор всему, как в нашем первом классе: «Рабы не мы, мы не рабы!»