Михаил Алексеев - Солдаты

Сенька и Аким пошли искать остальных бойцов роты.

В полдень они догнали разведчиков, двигавшихся впереди наступающих частей дивизии.

— А знаете, товарищи, мы с Камушкиным побывали у деда Силантия. Не забыли старика? — спросил Шахаев.

— Что вы говорите? — удивился Аким. — Ну, что он, жив?

— Жив!.. Стоит на дороге, встречает бойцов!

— А старушка его жива?

— Жива. Прослезилась даже, узнав меня.

— А про мост не спрашивали?

— Немцы его несколько раз пытались восстановить, но другие советские подрывники вновь сжигали. Старик привет вам всем передавал. Помнит хорошо, никого не забыл.

— Да. Теперь он развернется. Небось уже свой инвентарь собирает.

Разведчики укрывались в подсолнухах, наблюдая за большим селением Терновая, откуда немцы яростно отстреливались. Но перед вечером они вдруг замолчали. Разведчики сейчас же обнаружили, что враг отходит. Сообщив об этом в штаб дивизии, вошли в село. Забежали в маленький домик, стоявший на западной окраине селения, у Харьковского шоссе. На глиняном полу, у самого порога, лежала молодая женщина, совершенно голая, с растрепанными волосами. В ее левой груди, под соском, чернело пулевое отверстие. Рядом с ней в луже крови лежало трое маленьких детей, очевидно сраженных одной короткой автоматной очередью.

Жестокость врага была настолько бессмысленной и чудовищной, что разведчики первое время стояли молча.

— Дикари, дикари… — сдавленным голосом сказал наконец Аким. — Дикари… — повторял он одно это слово, так как другого в эту минуту придумать не мог.

— А ты у них очки боялся взять! — прохрипел Ванин. — Эх-х!..

Аким промолчал. Только лицо его налилось кровью — оно как-то вытянулось, непривычно построжало. Злорадное, ожесточенное чувство охватило Сеньку. Ему хотелось говорить обидное и грубое Акиму. Пусть слушает, так ему и надо! Жалельщик!.. Только не здесь скажет он ему эти слова. Не здесь!..

Разведчики вышли на улицу. Кое-где уже сбивались кучки людей, больше старики, женщины, дети. Они смотрели на дорогу, изрытую воронками от бомб, заваленную разбитыми немецкими машинами и повозками. Тихо переговаривались. Во дворе соседней хаты стояла женщина. Заметив разведчиков, она выронила из рук коромысло, закричала:

— Боже ты мой!.. Родименькие!.. Никак, наши?!

— Свои, свои, конечно!.. Что же соседку-то не похороните? — спросил Марченко.

— Ночью они ее… Я в погребе сидела. Слышала крик Аннушки… Что они сделали с ней?

— Ладно. Потом сама увидишь. Принеси-ка попить. — Его правая бровь над усыпанным светлыми крапинками коричневым глазом дергалась от нервного тика — Марченко, видавший тысячи трупов, не мог, однако, переносить вида убитой женщины.

— Пойдемте в дом. Разве так можно! — всплеснула руками женщина. Глаза ее наполнились слезами. — Светлые вы наши! Ясны соколы! Дождались мы красна солнышка!.. — запела она. — Заходите, заходите, милые… Притомились, чай, ваши дорогие ноженьки!.. Ильинична! Ильинична! — звала она кого-то. — Вылазь, наши пришли!.. Наши… красноармейцы!..

— Господи, святитель ты наш!.. Да где?.. — с этими словами из погреба вылезла худенькая старушка; яркий дневной свет ослепил ее.

Разглядев наконец разведчиков, она приковыляла к Забарову, хотела осенить его крестным знамением, но, сообразив, что может достать только до его пояса, передумала.

— Вот вы какие!.. Орлы, право!.. А нам-то тут говорили, что старики да детишки малые остались в Красной-то Армии… А что ж вы, сынки, одни-то пришли?..

В голосе и во взгляде старушки была тревога. Она пытливо всматривалась в лица разведчиков.

— Придут еще, бабушка, — успокоил ее Шахаев. — Водички холодненькой готовьте. Весь колодец выпьют. Сейчас будут здесь.

И как бы в подтверждение его слов, на восточной окраине села показались первые красноармейцы-пехотинцы. Вслед за ними из-за угла, взвихрив облако пыли, выполз тяжелый танк и помчался вдоль улицы, наполняя селение грохотом гусениц и ревом мощного мотора.

Старушка испуганно и в то же время восхищенно следила за танком и, не оборачиваясь, говорила:

— Водички, говоришь, сынок?.. Да пускай пьют на вдоровьечко. Вода у нас как слезиночка. Поесть не хотите ли? — повернулась она наконец к разведчикам.

— Нет, бабушка, некогда. На обратном пути забежим. — Как на обратном? — вновь испугалась старуха, поджав тонкие бесцветные губы.

— Когда из Берлина с победой будем возвращаться, — пояснил все еще мрачный Ванин.

— Ах вон оно что!.. А я уж, грешница, подумала… Ну, с богом, сыночки. Светлая вам дороженька… такая же светлая, как ваши головушки… Жизнь ведь вы нам спасли, счастье вернули, — причитала Ильинична. — Берегите там себя, матери-то ждут вас не дождутся, все глазыньки проглядели…

Простившись со старушкой, разведчики пошли по деревне и вскоре оказались на шоссе. Золотоголовые подсолнухи-послушники с тихим шелестом кланялись им. Свернув с дороги, бойцы углубились в лес и чуть заметной просекой стали осторожно идти дальше. Миновав рощу, они остановились на ее опушке. Прислушались. С неба доносился неровный гул моторов. Около тридцати «юнкерсов» плыли на восток. Вскоре раздались громовые раскаты — это немцы бомбили Терновую, которую недавно покинули разведчики.

— Танки наши, наверное, заметили.

— Огрызается здорово.

— Тяжелые бои идут.

Впереди, где-то далеко-далеко, слышались глухие взрывы.

— Взрывает что-то фашист, — сказал Алеша Мальцев.

— В Харькове, наверно, — предположил Ванин.

— Мосты, заводы… Все разрушают… — вмешался в разговор и Аким. Сенька немедленно набросился на него:

— Это они тебе за твою жалость платят! Да я б их всех…

— Ладно, прекрати, Семен, — остановил его Аким.

— Не прекращу!.. Что ты командуешь! Подумаешь, начальник какой объявился!..

— Семен, когда ты поумнеешь? — Нос Акима покрылся бисеринками пота.

— Пошел ты… — Ванин задохнулся.

— Что ты кричишь, Сенька! — попытался успокоить его Шахаев.

— И вам не стыдно!.. Забыли про ту женщину с детьми!.. — Семен зло посмотрел на Шахаева и Акима. — Давить их, давить!.. Душить надо, понятно?! На куски резать!..

— Успокойся, Ванин, — снова остановил его парторг. — В бою делай как хочешь. Пленных же мы не можем трогать.

Дальше шли молча. Шли долго, до самой темноты. Наконец добрались до небольшой деревни.

Шахаев постучал в крайнюю хату, держа автомат наизготовку. Где-то в глубине двора загремел было цепью и рыкнул пес, но, видимо наученный горьким опытом, быстро умолк. На крыльцо вышла хозяйка, закутанная в шаль. Испугалась. Долго не могла понять, что за люди стоят перед ней в таком странном одеянии.

— Чего испугалась-то, мать? Не видишь — свои.

— Батюшки мои, неужели?.. Идите же в дом!