Михаил Алексеев - Солдаты

В блиндаж вошел полковник Демин.

— Молодцы, разведчики! — похвалил он. — Кто из вас достал радиоприемник?

Шахаев смутился, по обыкновению застенчиво улыбаясь.

— Парторг, значит? Добро! — Слово «добро» означало у полковника, что он в великолепном настроении.

— А мы приказ слушали, — сказал Ванин.

— Приказ? О чем?

— Вот, я успел записать, — сказал Аким, подавая лист начподиву. Демин внимательно посмотрел на солдата, потом стал читать. Все видели, как светлело его лицо, как оживлялись глаза. Разведчики были довольны, что полковник от них первых узнал такую большую новость.

Прочтя приказ, Демин заспешил и уже в дверях позвал с собой Акима.

— По вашему приказанию…

— Проводите меня, товарищ Ерофеенко. — Демин шел рядом с Акимом, искоса посматривая на него. — Вы, кажется, беспартийный?

— Да, товарищ полковник.

— И не думали о вступлении в партию?

— Думал…

— И все еще не надумали? — начподив улыбнулся.

— Рано еще мне… — Аким густо покраснел, вспомнив о своей встрече с Николаем Володиным и Сенькины слова по этому поводу. — Не подхожу я, видимо, по своим качествам…

— Почему? — удивился полковник.

— Собственно… я сам толком не знаю… Вот была у меня, товарищ полковник, такая история… — Аким вдруг почувствовал, что ему очень легко говорить с этим человеком, и он рассказал полковнику, как встретился с другом, оказавшимся дезертиром, рассказал, что он его не застрелил. Полковник внимательно выслушал Акима.

— Коммунист, товарищ Ерофеенко, не тот, кто действует по первым своим побуждениям. В данном случае вашим первым и естественным побуждением было убить предателя. Но вы этого не сделали. И по-моему, поступили правильно, не потому, разумеется, что предатель этого не заслуживает. Он от своего не уйдет. Вы поступили правильно, ибо помнили о более важном — о безопасности товарищей, выполняющих ответственное задание. Отказываться от малого ради большого и важного — это и есть качество настоящего ленинца.

Аким не мог скрыть от начподива того, что в те минуты он не думал о том, о чем говорил сейчас полковник, — просто у него не поднялась рука на Володина. Почему — он и сам не знает.

Полковника несколько озадачило такое признание солдата. Он задумался. Однако искренность разведчика понравилась Демину: нужно быть очень честным и мужественным человеком, чтобы признаться в том, в чем признавался сейчас Аким.

— Все-таки вам следует подумать о вступлении в партию, — сказал полковник твердо.

— Хорошо, товарищ полковник!

— Подумайте. Думать вы умеете! — Демин пожал руку солдата. — До свиданья, товарищ Ерофеенко!

— До свиданья, товарищ полковник!

Аким долго смотрел вслед невысокому человеку, устало переставлявшему ноги.

«Как у него все ясно и просто», — подумал Аким, возвращаясь в блиндаж.

Утром, выйдя на улицу, он был привлечен свистом птичьих крыльев. Вспугнутая стайка серых скворчат пронеслась над его головой. Аким огляделся. Кто-то тряс молодую яблоню. Семен, конечно. Аким посветлел.

— Яблоки сшибаешь? — подошел он к Ванину.

— Как видишь, — неласково ответил тот.

— Ну ты и ерш! Слезай, что скажу.

— Обожди. — Сенька, прошуршав брюками по коре, спустился на землю. В озорных выпуклых глазах, которым так хотелось быть серьезными, Аким заметил блеск неудержимого любопытства. По припухлым, еще ребячьим губам прошлась непрошеная улыбка: — Ну?..

— Чего «ну»? Давай мне свой подарок. Ведь я видел, что ты у немца обратно взял очки.

— Разбил я их… Хватил о дерево, аж брызги посыпались, как у той крыловской обезьяны…

— Ну и шут с ними. Мне Пинчук новые из Шебекина привезет.

— Ты ж слепой без очков.

— Нет, Сеня, я, кажется, прозрел… немного, — Аким задумчиво и тепло посмотрел на товарища. — Понимаешь?..

— Черт тебя поймет! — совершенно искренно сказал Сенька. — Корчат из себя каких-то многозначительных чудаков.

— Как, как ты сказал?

— Слушать надо.

«Многозначительных чудаков»! — Аким захохотал. Ему показалось, что в этих словах Ванина есть какая-то доля правды. В самом деле, уж не слишком ли он, Аким, мудрствует в своей жизни? Не лучше ли жить так, как живет Сенька, — просто и естественно.

— Ну, ладно, не сердись, — сказал он Сеньке.

— Наверно, начнется скоро? — вдруг ни с того ни с сего спросил Ванин.

— Почему?

— Зачем полковник-то приходил?

— Нет. Он приходил по другой причине.

— Может быть, — согласился Ванин. — Не хочешь яблока, Аким? — Сенька откусил и поморщился. — Кислющие до невозможности. Пойду Лачугу угощать. Специально для него нарвал. Слопает. Да еще и табачку даст взамен, в благодарность. Иначе у него не выпросишь. Хоть на колени становись. Не курит сам — и не дает. Вот какой человек! Почище Ваньки Дрыня. А за яблоки он даст. Это уж точно… — И, подбодренный своей идеей, Сенька заспешил к ротной кухне.

Вернувшись в блиндаж, Аким сел за дневник. В этот день он записал в него всего лишь два загадочных для Сеньки слова: «Следует подумать».

Ночью дивизия генерала Сизова, вышедшая на свои прежние позиции, форсировала Донец южнее Белгорода. Бойцы не продвинулись и трехсот метров, как были вынуждены остановиться, потом залечь в прибрежных тальниках, обглоданных снарядами и минами, примятых стальными лапами танков. Немцы опять сидели на меловой горе, откуда они 5 июля предприняли свое наступление. Им было все видно как на ладони. Однако и поделать они ничего не могли. Советские солдаты с редкостным упорством отстаивали небольшой плацдарм, который сами же окрестили надолго запомнившимся им словом «пятачок». На другой, на третий и на седьмой день ходили гитлеровцы в контратаку, но отбросить за реку советских бойцов им так и не удалось.

Потери с обеих сторон были немалые. Медсанбат и санитарные пункты переполнились ранеными. Трудно было с боеприпасами. Снаряды, мины и патроны получали только ночью, и то в недостаточных количествах: что могли натаскать на себе и переправить на лодках — другой переправы еще не было — солдаты-подносчики? А еще хуже обстояло дело с питанием. Горячую пищу удавалось доставлять только ночью. За ней ходили с термосами наиболее храбрые и выносливые солдаты. Но и им не всегда удавалось благополучно совершать свои опасные рейсы. Многие тонули в реке с термосами и противогазными сумками, набитыми хлебом. Да и те, что все-таки добирались к ротам, часто снимали со своих плеч пустые термосы: суп вытекал в пробитые пулями отверстия. Это было обиднее всего. За семь суток солдаты исхудали, лица их заросли щетиной, губы потрескались, в глазах — горячечный блеск.

В особенно тяжкую и горькую минуту — предел бывает и солдатскому терпению — сорвется у кого-нибудь непрошеное: