Владимир Петров - Единая параллель

«Черт его знает, старого трепача… — размышлял Павло, хмуро поглядывая на профессорские яблоки. — Вроде бы все говорит правильно, складно и красиво. А вот ужился ведь „борец“ при немцах, крепко угнездился в своем добротном четырехкомнатном доме. Не тронули ни его, ни старуху. И наши весной тоже не побеспокоили, наверно учитывая научные заслуги. Вот так и переживет все передряги в своем саду под „кармазинками“ и штрефелями».

— Мы что, мы — работяги, — сказал Павло, потирая заскорузлые ладони. — Пока сила есть в руках, на обеденную похлебку заработаем. А вот вы как держитесь, пап профессор? Небось вовсе трудно?

Павло подталкивал его поскорее к базарной теме — надоело слушать белиберду, да и пора было собираться на работу в железнодорожные мастерские (после ночной бомбежки сегодня наверняка будет авральный день). К тому же стоило лишний раз подковырнуть старого барыгу. Слетко было известно, как иногда темными ночами шныряли в профессорскую калитку подозрительномордатые субъекты, спецы по антикварным штучкам.

— Трудно, мой друг, ох как трудно… — пожаловался профессор. — Опостылела базарная жизнь. Вчера вынужден был продать свой любимый настольный прибор. Чистосортный уральский малахит. Но надо мужаться — скоро придет день освобождения.

— Неужели это правда?

— Правда, хлопче, истинная правда: сам лично читал листовку, сброшенную с советского самолета. Это три дня назад, когда бомбили Основу. Помнишь, тогда еще сбили два бомбардировщика? Так вот говорят, что трех пилотов, прыгнувших у Циркунов с парашютами, немцы взяли в плен ранеными. Они сейчас в госпитале, который на улице Карла Маркса.

«Надо учесть, — подумал Слетко, — И выйти кому-нибудь на медперсонал. Возможно, удастся устроить летчикам побег, как уже сделали с одним раненым офицером-истребителем».

— Да, всякое болтают… Вон говорят, что будто бы немцы собираются минировать город?

— Не знаю, про город не слыхал, врать не буду. А вот заводские окраины минируют — это точно.

Ну об этом и у Слетко были абсолютно достоверные сведения. Самое убедительное подтверждение тому, что немцы в ближайшем будущем собираются оборонять город. Да и прибывающие ежедневно новые воинские части тоже посылают сюда не для прогулки.

Прощаясь, профессор несказанно удивил Павла, подарив ему сорванное собственной рукой яблоко.

— Мы все сыны одной матери — Украины, — высокопарно сказал профессор, вручая яблоко. — И и трудную минуту должны держаться вместе, помогать друг другу.

Слова насчет «трудной минуты» развеселили Слетко — значит, и впрямь дело идет к развязке, если начинает скулить такая ушлая скряга, как «пан профессор Несвитенко».

Яблоко Павло помыл и тщательно вырезал подгнивший бок («пан профессор» все-таки остался верным себе!) и потом всю дорогу до самых мастерских смаковал и сосал яблочные дольки.

В проходной его привычно — с головы до ног — обшарил дежурный полицай, легонько толкнул в спину: «Валяй вкалывай, ивановская шпана!» По двору метались взмокшие бригадиры — немецкие специалисты-железнодорожники из фашистского трудового фронта, накалывали на спины приходящим рабочим ежедневные регистрационные номера — по этим номерам в обед выдавали и свекольную похлебку. «Шнеллер! Шнеллер!» — гнали, торопили на погрузку.

День начинался безоблачный, душный, накрытый колпаком белесого августовского неба. Над городом слоилось утреннее марево, в котором расплывались, переламывались, причудливо кривились и без того уродливые очертания развалин. В пыльных лопухах вдоль железнодорожного полотна копошились воробьи, взъерошенные, измазанные в мазуте.

Слетко толкнул в бок Миколу Зайченко, своего связного по подпольной группе, угрюмого, вечно заспанного парня. Микола понял, повернувшись, протянул «сороковку» — недокуренный махорочный бычок. Несмотря на табачный голод в городе, Зайченко всегда был при махре — у него даже полицаи стреляли на закрутку.

— Ну как там ваша Москалевка? — затягиваясь, спросил Павло.

— Помаленьку дрыгает, — буркнул Микола, потом помедлив, вполголоса добавил: — Позавчера под Золочевом немцы захватили советскую разведгруппу. Двое живых. Доставлены в гестаповскую фельдкомендатуру.

— А почему не в зондеркоманду СД?

— Черт их знает. Филипп тоже не в курсе дела.

Филипп — словацкий офицер, майор из особого батальона «культурного обслуживания фронтовиков». На него существовал сложный многоступенчатый выход, поэтому от всяких уточнений приходилось воздерживаться.

— Ладно. Что еще?

— Вчера из Киева прибыли два специальных инженерных батальона. Размещены в казармах на Холодной горе. Среди них есть рота электротехнического минирования. Ты понимаешь, в чем дело?

— Да уж не дурак, понимаю…

Слетко с трудом перевел дыхание, чувствуя, как рубашка прилипла к спине. Это было то самое известие, которое все они напряженно ожидали последние дни. Известие, означавшее начало опасного, очень важного дела, ради которого Павло Слетко и его товарищи остались в оккупированном Харькове, каждодневно в течение четырех месяцев рискуя жизнью. Поставленное перед ними задание приобретало наконец реальный смысл.

Немцы собирались минировать Харьков.

В полдень 3 августа войска Воронежского и Степного фронтов прорвали глубоко эшелонированную немецкую оборону северо-западнее Белгорода — на стыке четвертой танковой армии Гота и оперативной группы генерала Кемпфа. Как и в недавнем неудавшемся наступлении, обе фашистские группировки снова были разъединены, лишены взаимодействия, потому что советское командование немедленно бросило в прорыв две танковые армии: полторы тысячи танков и САУ стальной лавиной устремились на Степное, а затем на Золочев и Богодухов. Многополосная немецкая оборона трещала и свертывалась, как жесть, разрезаемая острыми кузнечными ножницами.

Содрогалась земля, гудело небо: сквозь пылевую завесу поблескивали на жарком солнце краснозвездные крылья сотен штурмовиков, бомбардировщиков, истребителей.

Это было зрелище невиданной устрашающей силы.

Танки шли низменным междуречьем, двумя колоннами, образуя пятикилометровый коридор, и сверху казалось, будто гигантский плуг вспарывает тучную августовскую землю — сзади, за медленно оседающими клубами пыли, ложилась сплошная черная полоса.

Стоя в открытом люке, генерал с легким сердцем слушал перебранку танкистов в шлемофоне, изредка слизывал с усов серую пыль — она казалась ему сладкой и ароматной, как пыльца цветущего вокруг подсолнечника.

Он думал о том долгом и трудном, противоречивом пути, который прошли советские танковые войска от первых пограничных боев до сегодняшнего решающего экзамена, когда созданные танковые армии впервые вырывались на оперативный простор.