Владимир Петров - Единая параллель

— Вот докладывают: член Военного совета самолично вам прислал. Велел передать, что этот вшивый ариец, дескать, уникум. Рекомендует посмотреть и поговорить. — Солдаты сзади что-то подсказывали, Потанин обернулся, уточнил и сплюнул: — Одним словом, выродок, каких не видывал свет.

Генерал поставил на борт танка недопитую кружку с чаем, ладонью пригладил усы. Подал знак механику-водителю, чтобы на минуту включил фары.

Яркий свет выхватил тощую фигуру пленного, белое, искаженное страхом лицо: типичный бюргер-тотальник, недавно напяливший солдатский мундир. Такие встречались сотнями, если не тысячами. Ну, у этого, может быть, слишком уж неряшливый вид, да и запах идет странный какой-то смердящий — на расстоянии чувствуется. Будто смешали карболку с керосином.

— Факельщик он. Поджигатель, — опять сказал Потанин и выразительно подул на свой увесистый кулак, дескать, нечего церемониться.

Генерал ругнул про себя члена Военного совета: вечно он выдумывает разные эксперименты и сюрпризы! Надо вызывать переводчика, да и прав Потанин: некогда церемониться с этим смердящим солдатом рейха.

Однако пленный неожиданно заговорил:

— Я знаю русский язык, господин генераль. И готов отвечать на ваши вопросы.

Генерал поморщился: эка обрадовал! Что полезного может сообщить ему рядовой какой-то бандитской факельной команды? Номер противостоящей немецкой части или фамилию командира? Так это уже известно разведотделу из более компетентных источников.

— Поджигателей мы квалифицируем как диверсантов, — хмуро сказал генерал. — А диверсанты подлежат расстрелу на месте. Это согласно международной конвенции.

— Ошибаетесь, господин генераль! Я хорошо знаю Гаагскую конвенцию, как бывший гелертер — доцент кафедры международного права. В конвенции такого определения нет, по-русски это называется «подтасовка». Как ученый-правовед, я заявляю протест!

У Потанина от изумления отвисла челюсть, а механик-водитель высунулся по пояс из люка, с презрением крикнул:

— Сука ты, а не ученый!

Немец спокойно вынул грязный платок, вытер измазанное сажей лицо, и в движении руки, в жесте, впрямь проскользнуло нечто напыщенное, кафедрально-профессорское, оттопырил нижнюю губу:

— Прошу оградить меня от оскорблений, господин генераль!

«Ну и фрукт! А ведь член Военного совета в самом деде подкинул выдающуюся гниду. Жжет жилье, уничтожает последнее, что осталось у голодных, истерзанных войной людей, и еще рассуждает о международном праве! Есть ли больший предел человеческому лицемерию!»

В свете фар возбужденные глаза бывшего доцента-гелертера казались стеклянно-желтыми, змеиными. Нет, он вовсе не был похож на обреченную жертву, скорее, напоминал именно ядовитую змею, притиснутую охотничьей рогаткой, но готовую жалить даже в предсмертный миг.

Генералу всегда казалось, что война начисто нивелирует все человеческие призвания, профессии, оставляя на первом плане только одно — умение драться. Оказывается, нет… Оказывается, война незримыми, но очень прочными нитями связана со всем прошлым каждого человека, которое нередко в самые трудные военные минуты становится его дополнительным оружием, подспорьем и поддержкой, чаще всего — моральной, вот как у этого факельщика.

«А ведь он, этот гелертер, убежденный милитарист, — мелькнула неожиданная догадка. — Он жил войной и в мирное время, только под этим углом изучая свое так называемое международное право».

Один из солдат-автоматчиков принес из бронетранспортера и положил на траву, позади пленного, ранцевый огнемет — «вещественное доказательство». Сразу сильно ударил в нос уже знакомый керосино-больничный дух. Вот чем провонял факельщик, бегая по пустым улицам и поливая огнем соломенные крыши!

— Вы жгли дома мирных жителей. Следовательно, вы бандит. Неужели вы этого не понимаете?

— Не согласен, — мотнул головой немец. — В принципе солдат есть квалифицированный убийца. Но приказ освобождает его от ответственности. Я тоже выполнял приказ. Следовательно…

— А совесть человеческая у вас есть?

Пленный обернулся на притихших сзади солдат и негромко, этаким доверительным тоном (каков мерзавец!) сказал:

— Герр генераль, вы сами хорошо знаете, чего стоит совестливый солдат. Это тряпка и трус. В своем мартовском приказе «О поведении при отступлении» фюрер велит беспощадно вешать таких солдат. Нам вчера вновь зачитали этот приказ и троих повесили — с табличками на ногах, для иллюстрации.

— Вот и тебя надо повесить! — не выдержал багровый от гнева капитан Потанин. — Вон на той осине. Как изверга рода человеческого.

— Нет, вы меня не повесите! — огрызнулся пленный. — Тот генераль, ваш политический комиссар, сказал, что я нужен для пропаганды. Чтобы возбуждать у ваших солдат ненависть. Битте, я готов возбуждать. Я готов повторять везде свои слова как убежденный национал-социалист.

Ну вот теперь стала понятной подлая уловка ученого-поджигателя, Он старательно играл роль, которая, как рассчитывал, от него требовалась, чтобы сохранить свою жалкую бандитскую жизнь. Только не выдержал до конца — ненароком сболтнул, проговорился. Пора было, пожалуй, кончать эту дешевую интермедию.

— Вы уже сделали все, что могли для воспитания ненависти. — Генерал кивнул в сторону зарева. — Так что считайте свою миссию оконченной. Уведите его!

Так и не притронувшись к кружке с чаем, генерал долго глядел на юг, на оплавленный пожарами горизонт: что будет с городом, если они жгут дотла даже хутора-однодворки?

Надо спешить, спешить!

Уже после того как прозвучала команда «Приготовиться к маршу», из темноты неслышно шагнул начальник разведотдела Беломесяц, по своему обыкновению, вздохнул, выжидательно поглаживая планшет.

— Ну что нового? Докладывайте, — сухо сказал генерал.

— Под Белгородом трудно. Противник оказывает упорное сопротивление, особенно вдоль шоссе. Пехота продвигается медленно…

— Это мне известно. Можно бы без предисловия.

— Получена оперативная ориентировка из штаба фронта. Манштейн бросает под Харьков два танковых корпуса: эсэсовский и второй, линейный. Их штабы уже прибыли в Харьков. Таким образом…

— Таким образом, нам и Катукову придется противостоять одним. Особенно Катукову — он идет на Богодухов. Этого следовало ожидать… Ну что ж, танки против танков — так и должно быть.

Он, конечно, понимал, насколько неравноценным будет противостояние: у немцев свой тыл, свои опорные пункты, напичканные пехотой, артиллерией, минометами. А они — в ста километрах от линии фронта, от своих баз.

Хорошо если хоть будет обеспечена авиационная поддержка.

Генерал был недоволен разведотделом: из нескольких разведгрупп, заблаговременно заброшенных в тыл врага на предполагаемые рубежи боевых действий, рабочими оказались лишь две, другие пока молчат. Разумеется, в таком деле всегда имеется риск, учитываются скидки на случайность, но перевес-то всегда должен быть за планированным предвидением.