Максим Бутченко - Три часа без войны

— И много получал? — поинтересовался Никитич.

— Тыщ семь, когда план выполним. А слесарем только бы трешку на лапу давали, — ответил собеседник.

— Ну, это немного, — со знанием дела проговорил дед. — Ну и?…

— Шо «ну и»? Пахал я как проклятый, чтобы и мать обеспечить, и на личную жизнь подкопить. Через полгода начал покупать стройматериалы — затеял масштабный ремонт хаты. Вначале поменял шифер на крыше, потом забор новый поставил. Утеплил дом пенопластом и покрыл «шубой». Окна на пластиковые поменял. Угрохал в свою хатыну дай боже средств. Три года назад встретил в ламповой девушку — Ленку, небольшого роста, черненькую, моего возраста. Работала там, маленькая и худенькая, тягала самоспасатели, коногонки, волоча их по полу. Приглянулась она мне. Выехал как-то после ночной смены — смотрю, а она «свет» принимает (шахтеры перед спуском и после выезда сдают ламповые светильники и те же самоспасатели. — Прим. авт.). Говорю ей: «Хорошо выглядишь», — а она отвечает, мол, спасибо. А сама взгляд немного опустила. Все, думаю, рыбка моя, попалась. Взял у нее номер телефона и пошел в грязное отделение бани — мыться. А вечером позвонил, и мы увиделись, съездили в Донецк, в кино. Встречался я с ней год, а потом поженились. Все просто, как у людей: арендовал у друга «Mazda 5», небольшой кортеж и поехали в сельсовет. Внес я свою Ленку на руках через порог дома. Рад, что успел ремонтик забабахать к этому времени. Мать с тех пор жила в летней кухоньке, я ее утеплил, освежил красочкой, подмазал — красота, жить можно. А мы с женой — в большой хате, — проговорил Лёха.

— А что за дом? Расскажи, — поинтересовался Илья.

— Да обычный: три комнаты, кухня, маленький коридор. Поначалу жили мы душа в душу. Полюбил я ее как-то особенно, всегда волна нежности набегала, когда ее обнимал. Понял, что близка она мне, спокойная. Если приходил «синий», то не ругала. Сначала. А потом, знаешь, как бывает: бутыльки на шахте… один, другой. У того сын родился, у того теща померла. Вот идем на выходные и празднуем. Круговорот бутыльков в природе, — усмехнулся Лёха.

— Так ты гонял ее, что ли, как бухнешь? — решил узнать дед.

— Да что ты! Я когда пьяный, если меня не трогать, мухи не обижу. Но если пилить начинают, так могу и врезать промеж глаз. Через полгода начались ссоры. В основном утром, когда я трезвел. Лежу на диване, такой вялый, все тело болит после работы, а потом еще с мужиками на «рогах» полдня лазили. Все местные пивнушки обошли. Это в ноябре было. Пришел домой грязный, как черт, руки черные, видать, на карачках полз где-то. Еще буровил что-то о том, что предыдущая смена не отпалила — не взорвала нишу, а нам пришлось взрывать, а потом защищать — лопатами выкидывать уголь и породу. Но все ничего, если бы она не стала бурчать, потом обзывать, а я по пьяни толкнул ее. Как я говорил, она маленькая, поэтому даже слабый удар ее откинул. Так вот, утром она меня будит и говорит, что уходит от такого скота и дебила, — закхекал Лёха и почему-то улыбнулся.

— Ну и правильно. Бабы — дуры, но они слабые дуры. Я вот никогда свою старуху не тронул пальцем, — вставил свои пять копеек Пётр Никитич.

— Да и я тоже, дед, ты что, меня совсем за лоха держишь? Просто, видишь, не соображал я ничего, не помню даже, как случилось. В общем, еле ее уболтал — осталась она. Но взяла с меня слово никогда больше так не напиваться. Или пей, проспись, где хочешь, а домой приходи трезвым. Добрая она была. Любил я ее как-то отчаянно. Вспышками. Неравномерно. Но иногда так сильно, — с тоской протянул донбассовец.

Сердце Ильи внезапно застучало. И это странно, ведь он не раз бывал в таких передрягах, что увидь самого дьявола во плоти — не испугался бы. А тут услыхал тревожные нотки в голосе сокамерника — распереживался, как баба.

— А почему была? — взяв себя в руки, спросил Кизименко.

— Сейчас расскажу. Подожди, — ответил Лёха и продолжил: — И после того случая, не поверите, ни разу не приходил «синим». Ну, выпившим, да и только. А через два месяца она зашла ко мне утром, я спал, выходной день. Тормошит, тычет в нос тест на беременность и плачет от радости. У меня сон как рукой сняло. И вот через полтора года нашей совместной жизни появился Андрей. Беременную Ленку положил в роддом за три дня до родов, а потом он и родился. Я как раз в шахте был — лаву задавило, это значит горное давление настолько сильное, что механические крепи, которые поднимаются и удерживают кровлю за счет специальной эмульсии, подаваемой компрессором под большим давлением, не выдержали. Пространство лавы сузилось, так что человек еле пролезал, какое уж там работать. Мы распаливали крепи — бурили в кровле породы шпуры и трамбовали туда взрывчатку, взрывали. Потом все разгребали. Работы непочатый край. А тут мне по рации кричат (это прямоугольные ящики с микрофоном и динамиком, распределенные по всей длине лавы через каждые десять метров, чтобы было можно друг с другом переговариваться), мол, беги за бутыльком, сын родился. У меня клевак и выпал из рук. Три семьсот, крепыш, как сейчас помню, Ленка мне тычет его в окно, а я, как пацан, чуть не плачу. Наверное, только тогда и почувствовал себя мужиком — до этого была подготовка, — Лёха выдал длинный монолог, а потом запнулся, чтобы перевести дыхание.

Постепенно в голове Ильи все становилось на места. Осталось только выяснить пару деталей.

— Привез я сына с Ленкой домой. Старуха моя не могла нарадоваться на внучка. Не отходила от него. Я взял отпуск на пять дней. Так непривычно было смотреть на лицо маленького человечка, в котором угадываешь свои черты. Тогда вдруг я осознал, что пошел по стопам своего отца. Батя понимал, что семья — это единственное, что у него есть. Ну, кто он такой был? Да никто. Перепробовал с десяток профессий, ничего толком не нашел. Тогда я понял, что вот также и мне довелось испытать тяжесть никчемности своего существования. И в работяги я пошел только потому, что ничего больше не умею делать. Могу копать или не копать. Вот и все мои большие умения. И только семья давала мне пристанище. Там я понимал, что есть люди, которым я, черт возьми, хоть на полшишечки нужен! Родился ребенок — и я почувствовал себя отцом. Так часто сидел с малышом рядом, молчал. Сынишка ручками двигал, как кукла, а потом, бывает, обхватит пальчиками мой палец и держит. На лицо — вылитый я. Когда сердился, брови делались, точно как у меня. Один раз, когда ему исполнился годик, заболел — температура. Ленка потащила его к бабке-шептухе, чтобы сглаз с него сняла. Мать, как узнала, что без спросу к колдунье внука отнесли, места себе не находила. Все говорила, что проклятие на себя накличем, крестилась и шептала слова из молитвослова. Да и я занервничал. Мать у меня набожная, в Почаевскую лавру часто ездила. А тут и я подумал, как бы хуже не было. Вечером Ленка принесла ребенка — тот спал. На следующий день — от температуры ни следа. Я не мог нарадоваться, плясал, как дурачок. Поднял Андрюшку, прижал к себе, слышу, как его сердечко бьется, учащенно, словно хочет побыстрее отстучать, торопится жить… Но проклятие нас не обошло стороной… Наступил Майдан. Вначале я как-то без внимания отнесся к происходящему. Ну, вышли сосунки, подростки на площадь, в ЕС они требуют вступить. Да они тяжелее члена в руках ничего не держали. Янык, конечно, гад, отбабахал себе какое-то Межигорье, но вот посуди: он ведь, сука, тоже за семью держался. Сыновья, даже жена не обижена была. Все делал ради своей, пусть и большой, хаты. Так чем он плох? — вопрошал Лёха.