Михаило Лалич - Облава

— Что надо бы?

— Запретить бандитам… издеваться над бедняжкой.

— Запретим, для того мы и здесь! Не беспокойся! Тебе холодно?

— Нет, не холодно.

Видо смежил глаза. Да, ему холодно, но он умышленно сказал, что нет, и твердит про себя; «Нет, нет!» Это его постепенно усыпляет и согревает. Лучше так, они не будут тревожиться и мучиться за него. Тяжко им и без того — надо только выбраться из гимназии, а потом из Плевля, там полно раненых. Пулё расчистил путь и притащил ночь, пусть кто как может по садам спасается!.. Только бы выбраться — потом уж пустяки. Кто выберется, запретит бандитам, чтобы никогда над бедняками не издевались и не устраивали на людей облавы. Потом все будут жить хорошо и тепло одеваться, нигде не будет змей.

— Он умер! — крикнул Слобо.

— Это должно было случиться, — сказал Боснич. — Потерял много крови.

— Что будем делать?

— Ничего, — сказал Видрич. — Возьмите шинели!

— Нельзя его так оставить, — возразила Гара. — Давайте отнесем его и положим на доски…

— Это можно, — сказал Вуле. — Давай, Шако!

Они подняли покойника и не успели сделать несколько шагов, как в лесу, за разваленной мельницей, затрещали винтовочные выстрелы батальона Брадарича. С Белой им ответил одинокий выстрел, с Кука — другой, на Повии ухнул гранатомет, оглашая, что туда прибыл и занял позиции пехотный батальон дивизии «Венеция».

Васо Качак с двумя товарищами, перейдя Повию, поблагодарил Арифа Блачанаца и еще раз попросил его тем же путем провести Байо Баничича и Видо Паромщика, когда они подойдут, и двинулся по Северному склону Рогоджи. Вступив в высокий густой лес и понадеявшись на счастье, они решили — вопреки совету Блачанаца — пробираться к Рачве. Их словно магнитом притягивала Рачва, а кроме того, Качак был уверен, что группа Видрича пойдет туда же, и рассчитывал сойтись с ней еще по дороге. Дважды, едва избежав встречи с отрядами мусульман-добровольцев, которые спешили укрепить твердыню ислама и Рабана на вытянутой горной косе, они выбрались наконец на горную вершину Кобиль и с опушки поглядели на Свадебное кладбище: под сверкающим солнцем раскинулась полуголая волнистая равнина, покрытая сетью патрулей и толпами мусульман, снующих между крутой Невестой и подножьем Рачвы. Тени одиноких деревьев на снегу показались Качаку трупами, которые некому подобрать.

— Правду сказал турок, нынче на Рачву нет пути.

— Без потерь, конечно, — подтвердил Момо Магич. — Не знаю, чего нам далась эта Рачва.

— Будь у нас чулафы, может, как-нибудь бы и прошли. Давайте намотаем на головы чалмы из рубах, попытаемся?

— Эта попытка может нам дорого обойтись. Может оказаться последней, да и нет нужды.

— А ты чего молчишь, Гавро? Скажи что-нибудь.

— Не нравится мне ни то, ни другое.

Отказавшись от Рачвы, угнетенные и подавленные тем, что им ничего не удается, они пошли вниз по северному склону, к долине. Спуск кажется им бесконечным, он то реален, то вдруг теряет свою реальность и становится каким-то призрачным. Они потеряли связь с товарищами на Софре, потом с Байо, с Видо, попросили милостыни у мусульманского капабанды, и вот, усталые, растерянные, остались втроем — три человека, которые бегут, пробиваются и которым негде укрыться. Под ними блестит, сверкает долина, погруженная в коварную тишину; кое-где видны селения, межи, тропинки, но Лим, шоссе и засады скрыты от них, скрыто все, что готовится их встретить в штыки. Лишь две-три горы стоят как добрые друзья — боясь их тоже потерять, они пошли на ближайшую островерхую вершину. Проходя мимо початого одонья листовняка, Гавро захватил охапку дубовых веток: «Пригодится наверху, когда будем отдыхать, подстелем, чтобы не сидеть на снегу».

Момо поглядел на него и подумал: «Чувствует, что виноват, хочет нас купить, задобрить. Меня не задобришь — не желаю и говорить с ним! Не нужны мне его услуги, ничего не нужно, бог с ним! Есть и у меня руки, сам возьму…»

Поднялись на голую вершину неизвестной и для них безымянной горы между Лимом и Орваном, уселись друг к другу спинами на охапки веток, и каждый стал наблюдать за своим участком. Внизу, у подножья, Момо увидел человека, он шел по опушке леса один, согнувшись, с винтовкой под мышкой. Про себя Момо пожелал, чтобы это был Видо, но по походке он скорее напоминал Байо. И Качаку показалось, что он похож на Байо. Увидев, что их мнения сходятся, они обрадовались. Только Гавро покачал головой — нет, ни Видо и ни Байо, не ходит так Байо и не держит винтовку под мышкой. Чтобы наказать его за неверие, Качак послал Гавро вниз — пусть посмотрит вблизи. И оба сверху стали наблюдать, как Гавро неслышно, точно тень, спускается с горы, как расстояние между двумя людьми сокращается и увеличивает надежду, что, может, и произойдет что-то приятное. Пора уже этой минуте наступить, но Гавро почему-то мешкает и без нужды теряет время…

По каким-то признакам неизвестный вдруг почувствовал, что он уже не один и что за ним кто-то наблюдает. Подняв голову, он оторопел и поднял руки, чтобы прикрыть испуганные глаза. Винтовка без ремня скользнула в снег, не пытаясь ее поднять, он перескочил через нее и очертя голову помчался вниз. По быстроте, с которой он бежал, они тотчас убедились, что это не Байо: безрассудная и отчаянная выносливость беглеца подтвердила это. Он падал головой вниз, поднимался, налетал на деревья, нырял в снег, выскакивал из него, перепрыгивал через препятствия, как мячик; застревая в кустарнике, ломал ветки, перекувыркивался и катился с горы, точно не имел времени встать. В мгновение ока он слетел на дно долины, перебежал ее и скрылся, ни разу не оглянувшись, чтобы посмотреть, от кого бежит, и убедиться, далеко ли от него преследователи. Исчез, как сквозь землю провалился, и все равно они знают, что он будет бежать и дальше, пока хватит дыхания.

— Словно и не человек, — заметил Момо. — Может, никогда им и не был.

— А кто же он?

— Машина — налаженная так, чтобы бежать, как только увидит человека.

— И не удивительно, такова жизнь. Человек лишь предвестник того, что другие люди рядом и облава приближается.

— До каких пор так будет?

— Не знаю. Либо мы, коммунисты, покончим с облавами, либо…

— Что?

— Будет то, что пророчил старец Стан: и побежит человек от человека за тридевять земель.

— Слышишь?.. Стреляют где-то около Повии.

— Слышу, стреляют. А что я могу сделать?

В эту минуту кто-то с левого берега Лима заметил одинокого беглеца, испугался и выстрелил, чтобы поднять на ноги милицию на шоссе. В ответ, прежде чем убежать в укрытие, выстрелил с моста часовой, потом из села донеслись еще два выстрела, раздался какой-то зов на горе и протяжный зловещий вой собаки, которая не привыкла сидеть на привязи. Запричитали женщины по хуторам и принялись сзывать детей. Закукарекали, увеличивая разноголосицу, петухи, радуясь жизни, солнцу и хорошей погоде. Поредевшие после мобилизации милицейские стражи, не успев опомниться от сна или картежной игры по трактирам и баракам, перепугались и беспорядочной стрельбой еще больше усилили панику. Им казалось, что опасность нагрянула внезапно, подобно второму пришествию. Должно быть, большие силы, если решились напасть среди бела дня. Они выбегали и лихорадочно стреляли во все стороны и одновременно кричали: