Аркадий Первенцев - Над Кубанью. Книга вторая

— Я хочу вас, хочу, — лепетал Шаховцов, — вы мне сразу понравились, я вас полюбил.

— Дюже сразу, — сказала она с холодной отчуждающей улыбкой, — кобели. Уже и полюбил.

— Доня.

— Ну, не слюнявь спину.

Она ловко вывернулась. Из рук Шаховцова моментально ускользнуло ее сильное, теплое тело.

— Ящерка, — обернувшись, сказала Донька и хихикнула.

Шаховцова сразу опалила постыдная обида. Ему захотелось кричать по-детски, со слезами и угрозами. Он уткнулся пылающим лицом в подушку. Первые чувства сменились явно ощутимой ненавистью и к этой красивой казачке, и к Мостовому, и к другим, похожим на них людям.

Ему показалось, что жизнь его навеки брошена в среду этих грубых недоверчивых людей, использующих его, но не возмещающих и сотой доли приносимого им в жертву.

Сенька спустил ноги. Горячая лежанка обожгла пятки. Мальчик отдернул ноги и спрыгнул на пол.

— Не проспал я, нет, батя? — тревожно спросил он.

Отец поверху смазывал винтовки. Он наливал масло на тряпку из пузатенькой масленки. Тряпка оставляла на вороненом металле жирный след.

— Не густо? — с видом знатока заметил Сенька.

— Выглянь во двор, что делается, — сказал отец. — Без масла сразу ржа схватится. А когда к делу ближе, недолго обмахнуть.

Сенька близко ощутил это дело, манящее и пугающее одновременно.

Мальчик прильнул к отцову плечу, сжав коленями ладони. Отец был по-особенному добр и приветлив. В печке разгорались кизяки, на плите подпрыгивала крышка чугуна, из булькающего погустевшего пшенного супа выпирала куриная ножка. Донька ее подпихивала под крышку.

— Длиннобудылый кочет поймался, выпрыгнуть хочет, — сказала Донька, бросив на Егора смущенный взгляд.

За эту ночь у нее заметно побледнели щеки, под глазами потемнело.

— Может, денька на два привал сделаете, Егор Иванович?

— Не придется, пожалуй.

— Ну, на денек. Туман — как кисель, с порожек ступ-нула, как в жидкое.

— Денек здесь, день там, а у кадетов ноги быстрые, они на месте не сидят. Вот казаки соберутся — и тронем.

— И не поснедаете?

— Поснедаем, — успокоил Егор.

Кузьма вернулся со двора вместе с Шаховцовым.

— Коней напоили, задали ячменя, — сказал Кузьма.

— В саквы бы подсыпать зерна.

— Уже подсыпал, — сказал Каверин, — а то либо будет у ставропольских мужиков натуральное зерно, либо не будет.

— Спасибо.

— Коней жалко, не вас, — хмуро отшутился Каверин.

Позавтракали молча. Не спеша выпили по стакану чаю, настоенного конским щавелем. Поднялись, навесили оружие.

— Ну, будь здоров, Кузьма, — сказал Мостовой, — живы будем — увидимся.

— Увидимся, Егор.

Донька сунула Сеньке узелок.

— Харчи. Где-сь пообедаете.

На выходе шепнула Егору:

— Не обижаюсь, что прогнал. До зорьки глаз не сомкнула. Стыдно. А ты хороший…

— Какой есть, — обрадовался Егор и крепко пожал ее небольшую узкую руку.

Туман поглотил всадников. На базу коротко блеяли овцы, по станице испуганно перекликались петухи.

Сделав за сутки пятьдесят верст, жилейцы глухой ночью достигли села Средне-Егорлыцкого, куда группами подтягивались красногвардейцы. Если сюда двигались вооруженные отряды, отсюда, из ставропольских сел, уходили обозы беженцев, испуганных появлением «кадетов» [4] Кадетами на Кубани называли белых. . Зачастую с повозок спрыгивали молодые здоровые крестьяне, просили оружия, чтобы присоединиться к отряду. Оружия было в обрез. Мостовой с сожалением им отказывал.

В Средне-Егорлыцком все дома были заняты войсками. На улицах стояли повозки, горели костры, сложенные из сырого хвороста и кизяков, играли гармошки. На площади, возле церкви-, чернели орудия, плясали солдаты и девчата, в кружках пели унылые ставропольские песни. Мостовому, привыкшему к четкой казачьей дисциплине, не понравилась такая беспечность. Он разыскал одного из бесчисленных командиров. Тот радушно принял его, усадил за стол, налил чашку водки. Но когда Егор упрекнул командира в плохой организации обороны, он обиделся, замкнулся и даже проверил документы.

— Не царский режим, и от казачьей плетки отвыкать понемногу начали, — сказал он Егору.

— По всему селу проехали — никто нам слова не сказал.

— Да чего с вами беседовать, — удивился командир, — может, вас еще с оркестром встречать, хлеба-соли подносить?

— Оборона плохо налажена, — хмуро отрезал Мостовой.

— Оборона?! Против кого обороняться? Какая-то банда кадетских гадов идет, и из-за них мучиться. Окопы наши видел?

— Некогда было разглядывать. Прямо с коня.

— Так пойди поинтересуйся, — торжественно произнес командир. — Зигзагом, как и положено, в половину роста. Проволоку наплели, да мало того, перед окопами речка — Егорлык. Ее так заквасило, что не перелезешь. А твоего знаменитого артиллериста определим в нашу батарею, только предупреди его, если чего не так — к стенке…

В окопах, наспех вырытых в сырой почве, было безлюдно. Только у моста возле станкового пулемета, искусно установленного в специальное гнездо, группа солдат азартно играла в карты при колеблющемся свете свечи. Среди них изумленный Мостовой узнал Брагина. Тот тоже заметил Егора, подошел с какой-то виноватой улыбкой.

— Ты зачем тут? — настораживаясь, спросил Егор.

— Воевать думаю, — сказал Брагин, — зачем и вы, Егор Иванович.

— Давно уже?

— Раньше вашего.

— Кто же тебе посоветовал, а?

— Барташ… Ефим Саввич Барташ…

Мостовой ближе заглянул в глаза Брагина.

— Не брешешь?

— Егор Иванович, вы меня совершенно не понимаете. Ведь я давно, еще с фронта, революционно настроен. У вас какое-то органическое недоверие к нам, к офицерам. Хотя Василию Ильичу вы доверяете?

— Чего ты там? — закричал пулеметчик. — Давай банкуй, а то огарок кончится.

Мостовой взял Брагина за грудь, притянул к себе.

— Гляди у меня. В случае чего, не вырвешься. Революция — дело чистое, ее грязными пальцами нельзя лапать, понял?

К утру Брагин торопливо покинул село. Объехав заставу, выставленную по главному тракту, есаул часа через три добрался до хуторов, занявших долину степной Кубани. У моста он встретил дозор кавалеристов Глазе-напа из авангарда Маркова. Есаула лично принял Марков, грубоватый человек с упрямым недоверчивым взглядом.

— Прекрасно, — сказал Марков, — я сообщу Лавру Георгиевичу.

— Куда прикажете мне?

— Вами интересовался генерал Гурдай. Поезжайте к нему, но помните, сейчас мы выступаем. Лошадь? Лошадь вы можете сменить в любом дворе. Я сам на днях достал славную мышиную кобылку.

День выдался ясный, слегка морозило. Воздух был чист и прозрачен. Часто встречались обширные поля молодо зеленеющих озимей. Белые подходили к Средне-Егорлыцкому. Слухи о скоплении большевиков ib селе пока не оправдывались. Офицерский полк, ушедший вперед, скрылся в пологой балочке. Над большаком мокрые поникшие полыни и будяк. Карташев присоединился к корниловскому ударному полку, поступив под команду подполковника Неженцева на правах рядового. Брагин сидел в бричке вместе с Гурдаем. Полузакрыв глаза, рассказывал новости Жилейской станицы: о переходе Батурина на сторону красных, о встрече с Мостовым.