Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака

Время приближалось к полудню, когда Янек, выглянув из укрытия, махнул рукой товарищам и, схватив ручной пулемет, с которым он теперь уже не расставался ни на секунду, шепнул:

— Смотрите-ка, там кто-то крадется.

Все повернули голову в ту сторону, куда показывал Янек, и увидели, что по ходу сообщения от вершины высоты ползет что-то зеленое, похожее на коробку. В конце хода сообщения это что-то поднялось, и они увидели солдата в каске, с термосом на спине, перебегающего от дерева к дереву.

— Эй, союзники, осторожней, а то обед наш прострелите! — крикнул старшина. — Здравствуй, Маруся!

Бойцы выглянули из окопа и тоже крикнули:

— Здравствуй, Огонек!

Девушка ловко спрыгнула в окоп, сняла термос со спины и автомат с шеи. Все, кто были поближе, уже шли к ней с котелками, доставая из-за голенищ ложки, но она остановила их:

— Погодите, не помрете. Есть у вас кто-нибудь раненый?

Не дожидаясь ответа, она направилась к землянке, где сидели раненные в ночном бою автоматчики. Единственный оставшийся в живых из всего орудийного расчета артиллерист, несмотря на полученное ранение в руку выше локтя, не захотел, чтобы его отправили в госпиталь. Девушка сняла с его руки временную повязку, продезинфицировала рану, быстро и ловко забинтовала ее. И только после того как все раненые были перевязаны, она открутила крышку термоса и стала выдавать порции.

— Танкисты, а вы что, есть не хотите? Вам тоже хватит.

Елень, которого позвали из танка, остановился, пристально посмотрел на Марусю, на ее изогнутые, как монгольский лук, черные брови и вздохнул:

— Если б знал, что такая девушка с бинтами придет, сам бы себя поранил...

Саакашвили нагнулся к дереву, возле которого росли лиловые колокольчики, сорвал несколько цветков и, встав на колени, в одной руке протянул котелок, а в другой — букет.

— Для прекрасной девушки прекрасные цветы.

Маруся ничего не ответила ему, только улыбнулась, но, видно, галантность Григория все же тронула ее сердце.

Когда танкисты выскребали из котелков остатки каши и мяса, она присела на дне их окопа рядом с Янеком Косом. Шарик, обычно недоверчивый к чужим, на этот раз положил ей голову на колени и позволил себя погладить.

— Пожалуй, и для собаки можно наскрести.

Она дала овчарке каши с мясом и очень удивилась тому, что та не ест.

— Возьми, — разрешил Янек Шарику.

— Он, оказывается, не просто симпатичный пес, а и умница, — пришла в восторг Маруся.

Снова сев рядом с Янеком, она сдвинула ремешок из-под подбородка и сняла каску. Янек увидел ее коротко подстриженные цвета свежеочищенных каштанов волосы, рассыпавшиеся по лбу.

— Ну, как дела, пулеметчик? Слыхала я, хвалят тут тебя все. Меня Марусей зовут, а еще Огоньком, потому что я рыжая. А тебя?

— Янек.

— Янек? Красивое имя. — Она дотронулась пальцем до нашивок на погоне. — А это что значит?

— Капрал.

— А по-нашему?

— Младший сержант.

— Понятно. Теперь я вижу, что ты не только младший, а даже совсем еще молоденький сержант.

Григорий вздохнул и, оставив Янека с Марусей, полез в танк. Из окопа высунулся артиллерист с перевязанной рукой.

— Для девчат что новое, то и интересное. Ты чего это, Маруся, только с поляками разговариваешь?

— Я не со всеми. С одним.

— Понравился, что ли?

— Очень. — Она погладила Янека по щеке и сказала: — Ну, мне пора. До свиданья...

Девушка закинула за спину пустой термос, повесила на шею автомат и, по-мальчишески подтянув брюки, отошла. Бойцы провожали ее взглядом, когда она перебегала от дерева к дереву. Потом она спрыгнула в ход сообщения и исчезла из виду.

Не прошло и получаса, как на немецкой стороне послышался рокот танкового мотора, а вслед за этим раздались два орудийных выстрела. Снаряды пронеслись вверху и разорвались на гребне высоты.

— Ответим? — предложил Янек.

— Нет. Они хотят, чтобы мы выдали свою огневую позицию. Не забыл, что я вам вчера говорил об обороне? — напомнил Василий Косу. — Пошли к танку, а то Саакашвили будет ворчать на нас.

Еще перед обедом они сняли с себя форму и надели комбинезоны прямо на голое тело, но, несмотря на то что все люки были открыты, внутри танка было горячо, как в печке. Шарик повертелся, вздохнул несколько раз и, опершись передними лапами на край люка механика, оглянулся на Янека: не разрешит ли тот ему удрать в лес.

— Ты, Шарик, не умничай. Раз всем в танк, значит, всем. — Кос боялся, как бы собаку не задела шальная пуля. — Ложись здесь.

Приняв дежурство от Григория, Янек сел на свое место, надел шлемофон — подарок генерала — и каждые четверть часа включал рацию. На волне бригадной радиостанции царила тишина. Решив проверить, хорошо ли настроился на волну, Янек легко тронул ручку, потом крутнул сильнее и вздрогнул от неожиданности — у самого уха раздался хриплый голос: «Ахтунг! Драй... цвай... айн... Бомбей!» — и сразу же другой по-русски: «Справа противник, иду в атаку, иду...»

Раздался свист, затем быстро застучали мелкие капельки звуков морзянки. И снова раздался голос русского: «Горит!.. »

Янек не знал, откуда доходят до него эти голоса: издалека или с близкого расстояния; он не понял, кто горит: то ли говоривший, то ли один из бомбардировщиков.

— Вернись на свою волну, — приказал ему Семенов.

Янек с неохотой снова настроил приемник на волну бригады; на ней опять ничего, кроме треска, шума и попискивания, не услышал. Шарик заворчал, повертел головой и, уткнувшись лбом в колени Янека, часто задышал, высунув язык, похожий на ломтик ветчины. Тяжело было смотреть на него, потому что от этого еще больше начинала мучить жажда. Семенов приказал экономить воду, но ведь Шарик этого не знал, и объяснить ему было нелегко.

— «Береза-пять», «Береза-пять». Я — «Ока». Я — «Ока»... -- Голос Лидки, дежурившей у бригадной радиостанции, был приглушен расстоянием. Она еще раз повторила: — Я — «Ока», прием, прием. — И снова наступила тишина.

С того времени, как Лидка вернула Янеку рукавицы, он видел ее несколько раз издалека и неизменно в сопровождении офицеров из штаба или хорунжего Зенека, но ни разу с ней не разговаривал. Сейчас у него уже и в помине не было рукавиц, которые она носила, потому что он отдал их вместе с другими ненужными вещами старшине штабной роты. Позывные «Береза-пять» относились не к ним, но Янек воспринял их как предупреждение. Он протер глаза тыльной стороной ладони, смахнул со лба капли пота, поудобнее уселся на сиденье.

Тишина в эфире длилась еще несколько минут, затем снова послышался писк и треск. Отозвался мужской голос, но слов нельзя было разобрать. Кто-то кого-то вызывал. Янек слегка повернул ручку и услышал:

— Я — «Береза-один», внимание...

— Слышу, «Береза-три»... «Береза-два» слышит.