Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака

Снова стало тихо, и Кос приказал выключить мотор. Посмотрел на соседние танки, стоявшие неровной цепью вдоль берега. Никто не открывал люков, и экипаж «Рыжего» тоже оставался на месте, ожидая приказа или сигнала.

Первым заговорил Вест:

— В этом месте девятнадцатого сентября тридцать девятого года гитлеровцы сломили последний пункт сопротивления на побережье — отряд красных косиньеров 10 10 Польские крестьяне-повстанцы, вооруженные косой (ист.) — Прим. ред. .

— А я думал, что последний — на Вестерплятте, — сказал Елень.

— Нет, Вестерплятте обороняли только семь дней.

— Как это известно, если оттуда никто не спасся? — заспорил Густлик. — Нам в Праге даже стишок такой говорили: «Шеренгами на небо шли солдаты Вестерплятте».

— На Вестерплятте полегло пятнадцать человек из команды, которая насчитывала сто восемьдесят два солдата, — спокойно ответил Вест.

Янек почувствовал неприязнь к этому человеку, который так невозмутимо говорил о героической команде, в которой сражался его отец. Однако он ничего не ответил и решил, что еще поговорит с Вестом на эту тему.

Неожиданно около танка началось движение. Бойцы вылезли из окопов, кричали и, поднимая вверх свои автоматы, вспарывали небо длинными очередями.

Янек приоткрыл люк и, перекрывая шум, крикнул стоявшему рядом автоматчику:

— Почему стреляете?

— Потому что конец, пан поручник. — Солдат принял его за офицера. — Оксыве взят, Гитлер капут, — рассмеялся солдат и снова нажал на спуск автомата.

Он рассмешил Янека выражением своего лица, своим криком, пробудил в нем неожиданную радость. Кос почувствовал себя снова шестнадцатилетннм парнишкой. Он быстро слез с башни и, подняв вверх автомат, начал нажимать на спуск легкими, мягкими движениями радиста.

— Тата-та-тата, тата-тата-тата, та-та-та.

Выпустив эту прерывистую очередь, Янек вдруг погрустнел: Василий уже не мог этого услышать...

— Выйти из машины!

— Что это? — спросил Вест своего соседа.

— Эта стрельба? — Саакашвили не был уверен, о чем тот спрашивает. — Забава такая. Он ведь был радистом, прежде чем стал командиром танка. У него такая привычка — выстреливает свою фамилию.

— Как выстреливает? Какую фамилию? — Вест придержал Григория за рукав.

— Морзянкой: два выстрела подряд — это тире, а один — точка. Его фамилия Кос.

Григорий открыл люк, свет упал на лицо Веста, и механик испугался.

— Вам плохо? Вот тут термос, выпейте немного. Это случается, кто к танку не привык...

Григорий выбрался через открытый люк на землю, за ним выскочил обрадованный Шарик. Саакашвили опять заглянул в танк и сказал:

— Лучше выйти оттуда, на воздухе вам будет лучше.

Вест покрутил головой и не двинулся с места. Григорий, понизив голос, сказал стоявшим рядом Янеку и Густ-лику:

— Ребята, этот поручник больной, что ли? Сидит там, а на лице у него слезы.

Кос подошел посмотреть, но новый четвертый неуклюже, ногами вперед, уже вылезал из танка.

Наконец он опустился на землю, и Янек в первый раз увидел его лицо при свете. Лоб и щеки партизана были вымазаны маслом, покрыты пылью, но, несмотря на это, у Янека вдруг сильно заколотилось сердце, потому что Вест показался ему на кого-то смутно похожим. Так, как если бы он слышал эхо, но не разбирал слов. Он опустил глаза и нахмурил брони, силясь припомнить, кто это. Потом, стараясь скрыть смущение, спросил:

— Вы здесь были недалеко, может быть, встречались с какими-нибудь людьми из Гданьска... Я хотел спросить у вас, вы не знаете поручника Станислава Коса?

Тот с минуту молчал, а потом прошептал только два слова:

— Янек, сынок!..

Они не обнялись, не протянули руки, а продолжали стоять, глядя друг другу в лицо, их отделял всего один шаг.

Саакашвили изумленно воскликнул:

— Бог ты мой!..

Елень, смекнувший, что от них требуется, нагнулся к Григорию, прошептал:

— Слушай, неужели это?..

Григорий кивнул головой, потянул его за рукав, и они отошли за другую сторону танка.

Отец и сын опустились на переднюю броню, как бы изучая друг друга, они смотрели и не могли насмотреться один на другого. Шарик присел рядом и внимательно смотрел на обоих, навострив разорванное ухо.

Перед ними лежала бухта, с которой ветер разгонял остатки дымовой завесы. Справа в водах Гданьского порта вырисовывались торчащие мачты потопленных кораблей. Порт уже не был мертвым. Над некоторыми строениями развевались бело-красные флаги, по воде медленно передвигалась моторная лодка, слышалось попыхивание двигателя, похожее на тарахтенье детской игрушки.

Рядом танкисты и автоматчики продолжали шуметь, кричать, кто-то объяснял:

— Хлопец, это конец! Я тебе говорю: еще несколько дней, и все будет кончено.

Саакашвили постукивал по гусенице, проверяя исправность траков. Елень коротким ломом сбивал засохшую грязь.

— Нам надо много времени, — сказал Янек. — Я хочу знать с самого начала, как все было.

— И ты мне все расскажешь, — ответил отец. — А сейчас, гражданин командир, пойдем, а то экипаж принялся за работу и не годится, чтобы мы бездельничали.

— Хорошо. А когда я буду тебе рассказывать, то начну вот с этого. — Янек приподнял висевший на груди Крест Храбрых и вынул из кармана большое мохнатое тигриное ухо...

— А это еще что?

— Тигриное ухо.

Шарик залаял, подтверждая, что это правда, что все началось с рева тигра в далекой Уссурийской тайге.

С юга, со стороны аэродрома в Пруще, прилетела эскадрилья штурмовиков. Едва последний, девятый, успел занять свое место в строю после взлета, как первый уже лег на крыло, делая боевой разворот. Все это происходило в трехстах метрах над треугольной площадью деревянного рынка, и рев самолетов, приумноженный эхом, отраженный от стен, плотно заполнил всю комнату. Вест оборвал фразу на полуслове — во-первых, потому что сам не слышал собственных слов, а во-вторых, потому, что генерал, в знак своего несогласия, так сильно хлопнул рукой по столу, что подскочила чернильница. Потом Вест повернулся на стуле к окну и через большую нишу, лишенную не только стекол, но и оконной рамы, стал смотреть на бурую груду кирпичного щебня, из которого, подобно заржавевшим остовам затонувших на мелководье кораблей, торчали законченные пожаром стены. Теплый ветер рассеивал серые дымки над трубами, торчавшими из подвалов, в которых уже жили люди. На горизонте просвечивал солнечным серебром Гданьский залив.

Под рев «ильюшиных» со стороны моря неожиданно прилетел тяжелый снаряд, раздался взрыв. За каналом Радуни заколебалась стена пятиэтажного дома, выгнулась, сломалась пополам и рухнула в облаке пыли.

Замыкающий штурмовик блеснул бледно-голубым брюхом, прочесал небо ракетами, вылетевшими из-под крыльев, со свистом нырнул прямо к волнам, прячась в их блеске от наводчиков корабельных зениток.