Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака

Теперь тоже так будет — не верят, а потом поверят. Вот как Шарик, который лежит около командира, дремлет, а время от времени слегка поднимает голову, шевелит хвостом, чтобы выразить свою симпатию... Только нужно набраться терпения, потому что собака быстрее в человеке разбирается, чем сами люди.

Так размышлял рядовой Томаш Черешняк, охраняя сон своего экипажа, а за его правым плечом бледнело и голубело небо, меркли и гасли звезды. Все больше светлело, а над далеким горизонтом все выше поднимался черный клуб дыма.

Пропел петух. Часовой продолжал неподвижно сидеть и только едва заметными движениями головы проверял: грузовик, танк, люди.

Из-за окна день приносил все новые звуки: щебет птиц, гул далекого самолета, шелест ветра. И все-таки кругом стояла тишина. Даже тоскливое мычание коровы раздавалось как-то приглушенно... Но Черешняк решил, что пора будить.

Он взглянул еще раз на догорающий вдали пожар, на поднимающееся все выше над горизонтом солнце, на спящих. Допил остатки воды из консервной жестянки и швырнул ее на пол. Она громко загрохотала, но только Шарик обратил на это внимание: открыл один глаз и вновь закрыл. Остальные продолжали спать сном праведников. Томаш нахмурился, пожал плечами.

— Ладно, — пробормотал он. — Устали очень. Посторожи, Шарик, пока что...

Пес тут же подчинился приказу, сполз со своего места на подстилке и, когда Томаш выпрыгнул через окно во двор, занял его место. Со своего поста Шарик смотрел вслед солдату, который широким шагом шел через двор.

Черешняк вывел из каретного сарая корову, напоил ее, накачав воды в колоду. Потом привязал однорогую к грузовику, сунул в кабину водителя сено и принялся за дойку.

Когда молоко с жестяным звоном брызнуло в пустое ведро, Шарик решил, что опасность миновала вместе с темнотой, и отказался от несения караула у окна. Среди посуды на столе он выбрал себе миску и, держа ее в зубах, вышел через приоткрытую дверь из дворца.

Экипаж продолжал спать. Янек — нахмурившись, Густлик — улыбаясь и разбросав в стороны руки. Григорий продолжал блокировать вход в спальню к Лидке. Вихура во сне слегка шевелил рукой, как будто крутил баранку, его босые ноги подрагивали, словно он выжимал сцепление и тормозил. Загудел клаксон, капрал улыбнулся, но не проснулся, а только сильнее захрапел.

— Эй ты! — закричал Томаш и шлепнул корову по заду.

Корова махнула хвостом и просунула голову через окно в кабину, из которой Черешняк устроил ясли. Некоторое время она жевала спокойно, а потом потянулась за новой порцией сена и, нажав мордой клаксон, опять загудела.

— Не трогай, — остановил Томаш возмутившегося Шарика. — Пусть она погудит.

Они вдвоем направились в курятник и вернулись с решетом, полным яиц. Томаш забрал ведро с молоком, и они пошли во дворец. Корова оглянулась на них и благодарно промычала, продолжая жевать.

Вчера немцы приготовили много сухих дров, жар еще тлел под пеплом в камине, и его нетрудно было раздуть. Не прошло и четверти часа, как огромная сковорода стояла на разгоревшихся поленьях, шипел жир, а Томаш ловко разбивал яйца об острие прусской шпаги, которую держал зажатой между коленями, и выливал их в кастрюлю. Раз и другой он вылил яйца в собачью миску, из которой подкреплялся Шарик, время от времени напоминавший о своем присутствии ударом лапы.

Черешняк перемешал яйца в кастрюле и вылил на сковородку в растопленный жир. Потрогал острием шпаги яичницу и, удостоверившись, что она готова, поставил сковороду на стол.

— Завтрак! — громко сказал он, но это не произвело никакого впечатления на спящих.

— Подъем, подъем, встать, коням воды дать!.. — запел Томаш.

Не видя результата, Томаш взял в углу немецкую гранату на деревянной ручке, взвесил ее в руке и, выдернув запальник, швырнул, широко замахнувшись, в окно. Через три секунды из-за ограды сада взвился вверх клуб дыма и песка, прокатился грохот взрыва.

Григорий, Вихура и Густлик неохотно открыли глаза, прижали к себе оружие. Разбуженный Янек сел на постели и спросил:

— Десант?

— Яичница, — ответил Черешняк.

— Ух ты! — зевнул сержант, стер с лица остатки сна и скомандовал: — Экипаж, за мной!

Вскочил, перепрыгнул через лавку, выпрыгнул в окно, а за ним следом Григорий, Густлик и последним, менее всех склонный к гимнастическим упражнениям, полез через подоконник Вихура. Томаш выглянул и некоторое время наблюдал, как, отложив оружие и стащив с себя рубашки, они лили под насосом воду себе на голову, брызгали друг на друга.

— Паненка! — осторожно постучал Томаш. — Пора вставать, завтрак готов.

Услышав стук, Лидка насторожилась, но ручка даже не дрогнула. Она молча расчесывала свои пушистые волосы и, глядя в зеркало, думала, почему Кос выбрал не ее, а Марусю. Неужели в самом деле ему больше нравятся рыжие? И почему Саакашвили так и не заглянул к ней сюда? Вот перевернул бы он кучу вещей, которые нагромоздила она у двери, наделал шуму, тогда, может, и Янек почувствовал бы ревность. Бывает, что человек только тогда замечает самое румяное яблоко, когда другой протянет к ветке руку.

Тем временем в холле за столом, рассчитанным на две дюжины гостей, над сковородой величиной с колесо телеги склонились четыре головы, четыре руки добросовестно работали ложками. Только пятый, Черешняк, сидел несколько в стороне и реже протягивал свою деревянную ложку. Яичницу заедали толсто нарезанными ломтями хлеба, запивали молоком.

— Что было ночью? — между двумя глотками спросил Янек.

— Сам вставал, знаешь, — ответил Вихура. — Тишина. Черешняк мне даже сны рассказывал, — пошутил он и заговорщически подмигнул.

— А вы чувствуете?.. Запах... — потянул носом Густлик.

— Мне тоже показалось... — начал шофер, но Кос его прервал.

— Интересно, удалось вахмистру Калите догнать парашютистов и уничтожить?

— Неизвестно. Во всяком случае, дорогу они ему освещали. Был пожар, немного стреляли.

— Еще дымит, — показал Томаш.

— Нам тоже в ту сторону, — кивнул Янек головой и, кладя на стол ложку, добавил: — Оставьте немного, обжоры, для радистки.

— Не надо, я еще поджарю.

— Лидка, иди же наконец! — закричал Кос. — Скоро полдень.

— Надо было назначить час, когда вставать, — забурчал Елень, с верхом подхватывая ложкой из того, что должно было остаться для девушки, — а не погонять людей сейчас. Не поешь, так и работать не будешь.

За дверью спальни что-то вдруг с грохотом полетело на пол. Григорий и Вихура вскочили и подбежали к двери.

— Что там?

— Ничего, я иду, — услышали они голос Лидки, которая, умытая, одетая и причесанная, демонтировала ночные, оказавшиеся ненужными укрепления.

Карниз, которым была подперта дверь, упал с шумом. Вот еще отпихнуть кресло и сундук — и можно будет открыть дверь. Напротив девушки стояли Григорий и Вихура, растерянно улыбались ей и удивленно рассматривали отодвинутую мебель, перевернутый карниз.