Густав Хэсфорд - Старики и бледный Блупер

Пожимаю плечами: «Спал плохо».

— Баочи, мне кажется, ты очень сильно скучаешь по родной своей деревне, по Алабаме.

Я поднимаю очередной кирпич. «Да», — говорю. Не будешь же рассказывать красивой женщине о том, что не спится тебе потому, что до сих пор иногда проносит как из пулемета, хоть ты и в плену уж больше года, и вьетконговской хавки потребил с избытком. «Иногда я не могу заснуть. И сижу всю ночь у реки, и думаю о своих родных».

— А ты будешь снова воевать, вместе с Черными Винтовками?

Я пошлепываю по кирпичу, пока он не садится плотно на место. «Я не смогу воевать с народом. Больше не смогу». Вру. «Эта деревня теперь — дом мой».

Сонг улыбается. «Будешь сегодня учеником-гигантом?»

— Да, сестра моя.

Я перескакиваю через стену, и мы с Сонг идем к ученикам во дворе. Дети уже все на своих местах, расселись по циновкам, болтают и играют. Когда мы с Сонг выходим из школы со стопками книг, детишки перестают возиться и хихикать, и усаживаются строго и молча, как солдаты.

Сонг с Ле Тхи, любимой ученицей, раздают книжки, а я тем временем иду обратно в школу за тетрадками и карандашами, запрятанными в стене. Высоко на стене висят фотография Хо Ши Мина в рамочке и флаг. Флаг наполовину красный, наполовину голубой, с большой желтой звездой посередине.

Я раздаю тетрадки и карандаши ученикам, и вдруг одна из девчушек начинает плакать, уставившись на меня с ужасом в глазах. Девчушка бежит к Сонг за защитой. Сонг обнимает девчушку, вытирает слезки, целует.

Эта девчушка только что появилась в школе, очередная беженка из оккупированных районов. Во Вьетнаме матери говорят своим детям: «Веди себя хорошо, а то Черные Винтовки заберут». Черные Винтовки — это морпехи, длинноносые белокожие иностранцы — такие, как я.

Сонг успокоила девчушку, о чем-то нежно с ней поговорив, и она усаживается на место, но продолжает на меня поглядывать, с грустью в глазах, молча. Хочется скорчить ей рожицу и попытаться рассмешить, но, боюсь, напугаю.

Сонг обращается к классу по-английски: «Это человек — наш друг. Помните? Его зовут Баочи. Как он сюда попал? Кто-нибудь знает?»

Мальчишка поднимает руку. Вечно улыбается, первый клоун в классе. Голова его чисто выбрита, лишь маленькая челочка оставлена. В поднятой руке он держит алюминиевый самолетик, «МИГ» с красными звездами на крыльях.

— Да, Тран, — говорит Сонг.

Тран отвечает не Сонг, но оборачивается и исполняет очередной номер перед классом. «Баочи приказывает нам говорить на английском языке больших американских штатов». Расплывается в улыбке перед своей персональной и самой благодарной публикой.

Сонг, улыбаясь, кивает: «Баочи помогает нам хорошо говорить по-английски».

Сонг поднимает руку, и весь класс дружно повторяет за ней: «Баочи помогает нам хорошо говорить по-английски».

Сонг говорит: «В нашей стране людей с золотистой кожей живут двадцать миллионов вьетнамцев. Десять процентов погибли, сражаясь за свободу. Два миллиона наших родных и соседей убиты. В Соединенных Штатах живут двести миллионов американцев. Если смелые бойцы сил освобождения убьют десять процентов американцев, сколько американцев погибнет?»

Девчушка с косичками поднимает руку. У девчушки пухленькие щечки, и не хватает двух молочных зубов.

Сонг говорит: «Да, Ле Тхи. Знаешь ответ?»

Ле Тхи краснеет. «Погибнет двадцать миллионов американцев». Потом добавляет по-вьетнамски: «Я горжусь нашим народом».

Сонг говорит: «Спасибо, Ле Тхи. Дальше: было сражение, и доблестные бойцы Фронта разбили американских империалистов и пехотинцев их наемной марионеточной армии. Было убито восемьсот противников. Одна четвертая убитых противников были пехотинцами наемной марионеточной армии, а остальные — американскими империалистами. Сколько американских империалистов было убито в сражении?»

Одна рука поднимается вверх.

Сонг говорит: «Ле Тхи».

Ле Тхи говорит: «Было убито шестьсот империалистов».

Сонг смеется: «А ты сегодня просто молодец, Ле Тхи».

Ле Тхи хихикает. Краснея, говорит: «Да, молодец».

После урока Сонг переодевается, и мы отводим класс на рисовые поля.

Каждый вносит свой вклад в уборку урожая.

Мы срезаем рис под тяжелыми горячими ударами солнца — день напролет, каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок в деревне.

Когда наконец-то кончается день, и мы прекращаем срезать рисовые побеги, мы с Сонг носимся босиком по дамбе, играем в догонялки. Очень важно добраться до дома до сумерек и освободить тропинки для духов предков, которые каждый день гуляют по деревне.

Мы пробегаем мимо буйвола, который разлегся в грязной луже. Бу реально тащится.

Слышен грохот ссыпаемого риса. Мы видим, как женщина купает ребенка в колодезном ведре. Проходим мимо хижины, из-за плетеной двери которой в илистую лужу писает мальчонка.

Жители деревни возвращаются с полей, а солнце оранжевой кляксой висит за зеленкой. Мужчины и женщины, что рыбачили на реке, вытаскивают лодки из воды. Выбрасывают на песок черные сети между лодками.

Берег реки усыпан высокими кокосовыми пальмами, бамбуковыми порослями, кое-где растут хлебные и огненные деревья. Ветер шевелит пальмовые ветви, и они тихо трутся друг о друга.

Женщины постарше залезли в реку, стоят по колено в бурой воде, шлепают бельем по торчащему из воды стиральному валуну, полощут белье в резвых струях воды.

Жизнь в освобожденном районе: в самом центре деревни с дюжину маленьких черных свинюшек хрюкают и роются в корнях гигантского банана. Единственная в деревне машина уперлась в ствол банана: ржавый остов старого французского броневика.

В этой деревне нет: электричества, рекламных щитов, водопровода, телефонных столбов, ресторанов, льда, мороженого, телевидения, автострад, пикапов, замороженной пиццы.

Хижины в этой деревне настолько естественно сливаются с буро-зеленым ландшафтом, что кажется, будто растут они прямо из земли как большие квадратные растения.

Когда я только появился в деревне, больше года назад, я сказал себе: «Эти люди — не индейцы из наших резерваций. Эти вьетконковцы — не мутанты-азиаты, как те вьетнамцы, которых я знал, когда был морпехом, это не жалкие, павшие духом люди, культура которых — всего лишь копия, а самоуважения ноль, не продажное ворье, бессовестные голоштанные попрошайки и потаскухи — тихуанские мексиканцы. Эти вьетконговцы — совсем иная раса. Они исполнены гордости, нежности, бесстрашия, беспощадности и невыносимо вежливы.

Когда я проснулся тогда, в первый день, я думал увидеть перед собой япошку-офицера с лошадиными зубами, в очках со стеклами толще стенок в бутылках с «кокой», с самурайским мечом в одной руке и букетом подожженных бамбуковых побегов в другой. Но бамбуковые побеги под ногти мне никто не загонял.