Густав Хэсфорд - Старики и бледный Блупер

Боеболка принимает надутый вид, но уже молча.

Мы топаем еще сотню ярдов. Где-то далеко слышны разрывы снарядов. Где-то рядом, и все ближе — шмяк-шмяканье чопперов.

Командир Бе Дан сначала подает отделению сигнал ускорить шаг, но когда мы все пускаемся бежать изо всех сил, он неожиданно поднимает руку — Стоп!

— и опускает ее к земле. Мы шлепаемся на животы и расползаемся в укрытия.

Радист Ха Нгок принюхивается, оборачивается на меня, указывает на свой нос, потом зажимает нос и хмурится, безмолвно сообщая: «Американцев чую».

Пока командир Бе Дан изучает местность и знаками распределяет бойцов по оборонительным позициям, Ха Нгок щиплет меня за руку, потом указывает направо по борту. Я ничего не в силах разглядеть, но Ха Нгок указывает опять.

Мы прислушиваемся, надеясь услышать жужжание насекомых, означающее, что мы в безопасности, однако насекомые зловеще молчат. Джунгли, в которых полным-полно шумных птиц, хранят молчание.

Ха Нгок сжимает руку в кулак и проводит кулаком по земле, сообщая: «Слоны приближаются». Бойцы прозвали армейских солдат «Слонами», потому что они очень сильно шумят и таскают с собой очень много снаряжения.

Приподнимаясь на больно сбитых локтях, я слышу слабые ритмично чавкающие звуки. Звуки начинают звучать все громче и громче, и все различимее, покуда не становится ясно, что это удары мачете.

Ха Нгок и я плотнее прижимаемся к земле.

Тяжелые ботинки с треском давят высохшие обломки гнилого бамбука. С ветром доносятся голоса, грубые, низкие, говорят они медленно.

Каска, обтянутая маскировочной тканью, дюйм за дюймом вылезает из зеленой гущи джунглей, в которой оттенков зеленого — сотня. Появляется половина потного лица, глаза, которые глядят то вверх, выглядывая снайперов, то вниз в поисках мин-ловушек и противопехотных мин. Затем появляется громоздкий бронежилет, выцветший на солнце. Затем — черный ствол М16.

В голове у них — «собака»-морпех, прорубает тропу с помощью мачете.

Да как же мне вынести херню такую? Это же не Слоны, это Черные винтовки — морпехи. Что же мне делать? — пристрелить их или пивом угостить? А если попробую перейти из наших рядов в их ряды, то кто меня пулями изрешетит — вьетконговцы, морпехи, или и те, и другие сразу? Я ведь как всегда планировал? — просто сбежать и уйти от преследования, а не кончать самоубийством. Может, сейчас и время действовать, но, ясный хрен, лучше уж проделать все по разделелениям и не запороть все дело.

Головной — зачуханный морпех с запасной парой черных носков, набитых банками с сухпаем, перекинутой через шею. Он несет свою М16, нацелив ее на тропу, не снимая пальца со спускового крючка. «Прицеп», второй головной, прорубает путь через заросли. Я вижу блестящие капли пота, слетающие с руки «прицепа», мачете в которой разрубает зеленые бамбуковые побеги. За ним идет командир отделения, следом за ним — радист.

Командир отделения говорит что-то в трубку, вокруг которой лентой закреплен прозрачный полиэтиленовый пакет. Он швыряет трубку обратно радисту, потом поднимает руку с широко растопыренными пальцами: «Стой!» Радист что-то говорит в трубку. Гибкая штыревая антенна колышется над полевой рацией, превращая его самого в прекрасную мишень.

Мне хочется встать и заорать им: «Соблюдайте дистанцию, мужики! Соблюдайте дистанцию, а то постреляют всех».

Время полуденное, жарко. Джунгли как зеленое пламя. Морпехи устраиваются на хавку. Халявы час, есть курить — закуривай. Они из стрелковой роты морской пехоты, наверное, проверяют РВ — «блат-блат-блат» многочисленных вертолетов эхом разносится по горизонту. Сезон сбора урожая сейчас, и, скорей всего, их батальон планирует взять пару-тройку вьетконговских рисовых схронов.

Бойцы выжидают. Мы не шевелимся. Мы находимся так близко от морпехов, что можем различить круглые пятна соли на подмышках их тропической формы — значит, не первый месяц потеют без остановки. Рабочие лошадки пехоты загружены до упора тяжелым снаряжением. Мы слышим, как брякает и шуршит их сбруя, когда они, тяжело вздыхая, сбрасывают все, что на них навешано.

Хряк усаживается на свою каску и закуривает сигарету из сухпая. Радуясь, что избавился от ненавистной тяжести каски, он растирает темно-красный след, который надавила ему на лбу лента внутри подкладки в каске. Он снимает крышку с зеленой пластмассовой фляжки, еще три висят рядком сзади на полевом ремне с медными кольцами.

Появляется Сранни-Ганни, отправляет ложкой в рот что-то из сухпая.

Ганни прихлопывает комара белой пластмассовой ложкой и вытаскивает мягкую пластмассовую бутылочку «гнусового сока», репеллента от насекомых, из-под черной резиновой полосы, вырезанной из колесной камеры и обтягивающей каску. Это типичный седоватый и туповатый Ганни с двадцатилетним стажем, пивным брюшком, не слишком умный, не по возрасту сварливый, непробиваемый как башня танка. «Бредфилд, засранец. Вынь башку из жопы и вытаскивай лопатку. Или в Даго, у голливудских морпехов тебя научили только штаны протирать?»

Ганни отворачивается и обращается к головному взводу: «О'кей, народ, жопы кверху, локтями двигаем. Дом ваш там, где вы его отроете. Ройте глубиной по сиськи, народ, рики-тик как только можно».

Рядовой Бредфилд ворчит, бычкует сигарету по-военному, скидывает мокрый от пота бронежилет, а потом как фермер начинает вспахивать землю своей лопаткой, чтобы затем посадить себя самого во временную могилку. Он вонзает в землю свою лопатку, изо всех сил, поглядывая на Ганни. Вытирает пот с лица полотенцем защитного цвета, которое болтается у него на шее, и произносит: «Черт бы побрал сразу всех уродов, кто сейчас не тут».

Командир Бе Дан отдает приказание, и мы отползаем, медленно, дюйм за дюймом, ярдов этак на полста. Мы уже думаем, что благополучно избежали столкновения с морпехами, когда одиночный выстрел пронзает жаркий день. Кто-то из наших наблюдателей сделал сигнальный выстрел. В ответ на выстрел звучит огонь из автоматических винтовок.

По какой-то причине, которой нам не узнать никогда, кто-то отдал приказ выдвигаться, и морпехи сделали по коням. У морпехов в походе приказ один: замешкается — отстанешь.

Случайно на нас наткнувшись, морпехи надвигаются на добычу, сближение с противником называется, а еще чаще — инстинкт убийцы. Стрелковая рота разражается яростной трескотней разведки огнем.

Нет ничего страшнее вот этой тишины между вдохами, когда слышишь выстрелы и не знаешь, попадут в тебя или нет.

Бойцам становится легче, когда командир Бе Дан говорит: «Бан!» Отделение открывает огонь. Лучше, когда делом занят — нет времени для лишних мыслей.

— Ди ди мау! — звучит приказ. — Уходим, и уходим быстро.