Брюс Федоров - Вестники Судного дня

К середине весны разведывательно-штурмовой батальон майора Коржа был основательно измотан почти беспрерывными боями, операциями по ликвидации гарнизонов и пунктов снабжения противника, но Центр требовал большего и продолжал заваливать десантников всё новыми и новыми заданиями, требуя во что бы то ни стало вскрыть замыслы врага на этом участке фронта.

За шесть месяцев нахождения в немецком тылу разведотряд превратился в уникальную боевую машину. Вспоминая десантников Коржа, генерал Генрих фон Шонхорн только в ярости кусал губы и, боясь сознаться в своём бессилии, устраивал разносы подчинённым:

«Не на кого опереться, некому поручить ответственное дело. Вокруг меня только идиоты и слабаки. А тут ещё этот болван Лернер не нашёл ничего лучше, как умудриться подставить свой лоб под советскую пулю. Ну что ты будешь делать? Не везёт так не везёт. Ладно бы только один Корж со своими головорезами, так ещё и расплодившиеся партизаны, которые, как москиты, облепили израненное тело вермахта. Коллеги итак уже начали, не скрываясь, многозначительно подсмеиваться надо мной: ну что, Генрих, ты нам когда-нибудь покажешь живого красного десантника? А ещё это сомнительное удовольствие ездить на регулярные доклады в штаб войск группы Центр, превратившиеся в настоящую пытку: господа, если вам нужен яркий пример профанации служебных обязанностей, то вот он рядом с вами, наш незабываемый фон Шонхорн.

Да, совсем всё плохо. От полета в Берлин уже не отвертеться и придётся предстать перед ехидным взором генерал-полковника Гальдера. Как это непереносимо, выслушивать его язвительные ремарки и наблюдать за пренепрятнейшими манерами, как он, покачиваясь с каблука на мысок, намеренно долго протирает свой монокль, делая вид, что забыл о собеседнике. Уф, здесь уже ссылкой на моего родственника генерала фон Секта не отделаешься. – По спине Генриха фон Шонхорна пробежал противный холодок, а на лбу выступила липкая испарина. – Видимо, сползти с начальственного ковра так просто не удастся. “Verdammt noch einmal” – Проклятая Россия», – генерал вытащил из кармана галифе большой батистовый платок и промокнул вспотевший лоб.

То, что положение отряда было не блестящим, ясно как божий день. Александр Корж прислонился к могучему стволу старой мачтовой сосны и ладонью, то ли успокаивая себя самого, то ли испрашивая у лесного исполина совета, в раздумье неторопливо ласкал его чешуйчатую кожу.

«Бойцы устали и обносились, – размышлял он. – Батальон больше не похож на регулярную красноармейскую часть. Истрепались в обноски форменные гимнастерки и брюки. О маскировочных халатах и камуфляжных комбинезонах и говорить нечего. Всё словно истлело под влиянием времени. На каждом надеты самые разнообразные предметы из гражданской одежды: свитера, фуфайки, кепи для осени и зимы. Не редкостью являлись немецкие кителя, мешковатые брюки или шинель с отрезанными погонами и прочими знаками отличия. Особо ценились короткие с раструбами пехотные сапоги. Всё это комбинировалось с оставшимися красноармейскими гимнастерками и фуражками, превращавшими бойца в подобие партизана в лучшем случае, а в худшем, в образ лесного добытчика, промышлявшего разбоем и грабежом». – Майор даже крякнул от сожаления, что всё это происходит именно во вверенном ему подразделении, а коли так, то вопрос надо перекурить.

Изменения коснулись непосредственно и вооружения. Стандартные мосинские винтовки и пулеметы Дегтярёва сменили стоящие на вооружении немецкой армии автоматы «Шмайссера» и пулеметы MG-37. Редко кто сохранил для себя родной автомат ППШ или пистолет конструктора Токарева.

«Да всё бы ничего, и со всем этим разнобоем можно было бы согласиться, если бы не главные беды, которые преследовали десантников, – Корж уже не мог стоять на месте и, чтобы лучше думалось, принялся кружить по поляне, огибая, как опытный лыжник, каждое дерево. – За зиму люди основательно оголодали, и теперь их исхудавшие скуластые лица, втянутые щёки и ставшие выпуклыми глаза убедительнее всего говорили о том, что батальон надо выводить из тыла противника на отдых и переформирование. Снабжение из центра шло с большими перебоями: то самолет не долетит, то пришлют не то, что надо. Раньше съестное можно было у крестьян взять, а теперь за зиму и они обнищали хуже некуда. Да и как тут рука поднимется у них что-нибудь отнять, когда на тебя умоляюще смотрят голопузые и изголодавшиеся ребятишки, забывшие, что такое сахар и сладости, а бабы от страха и безысходности тихо воют, закрыв лицо измызганным передником. Та ещё сцена. А бойцов надо кормить. Без жрачки много не навоюешь. Обратиться к партизанам, так те сами с хлеба на воду перебиваются. Да и скисать явно стали. Опять надо боевой дух у них палкой поднимать».

Майор остановился и посмотрел на дымовые струйки, поднимавшиеся от костров, на которых в котелках булькало сомнительное варево. Итак, что сегодня на обед: суп из подгнившей картошки с сочной молодой травою, кусок прогорклого сала и, конечно, мокрые сухари. В качестве компота – берёзовый сок в неограниченном количестве. Превосходное меню, гарантирующее расстройство желудка на неделю вперёд. Да, так себе сюжет.

«Значит, надо опять направлять группу «интендантов», чтобы у полицейских или немцев раздобыли хотя бы крупы, хлеба. Сидят упыри по теплым хатам да обжираются колбасой и португальскими сардинами в оливковом масле. Сволочи, со всей Европы им харч да вино везут», – от таких мыслей кадык у комбата непроизвольно дернулся на отощавшей шее. Хуже нет мук голода, когда желудок влипает в позвоночный столб. Думать о тушенке из свиного мяса майор сам себе запретил как о явлении в их жизни редком и вредном. От мысли о кипящих в котле кусках жирного мяса, да ещё с мозговой косточкой, может у любого голова кругом пойти.

А налет на любую комендатуру или гарнизон – это, как правило, потери, да если бы только они. Даже если будут ранения средней тяжести, то в полевых условиях их не вылечишь. Рассовывать подстреленных бойцов по незнакомым деревням всегда дело рисковое. Что за люди? Примут ли, дадут ли кров и уход? Это как повезёт. Брать на испуг – тоже дело двоякое. Один ужмется, а другой ещё шибче дёрнет к полицаям и всех сдаст с потрохами. А у партизан «Старика» в отряде ничем не лучше – из медикаментов только застиранные тряпичные бинты да самогон, и лежат их болезные и калечные или в холодной землянке, или в продуваемом насквозь шалаше. Скорее залечат, чем вылечат. Да вот ещё что – вши расплодились.

«Не радостно, – Корж полез пальцами в волосы и, почесывая голову, опять стал что-то прикидывать в уме. Затем из внутреннего кармана ватника достал сильно измятую и засаленную записную книжку в дерматиновой обложке и, слюнявя палец, принялся её перелистывать. – Это что же выходит? За шесть месяцев рейда в строю осталось не более пятидесяти процентов десантников, из которых едва ли половина отвечает физическим кондициям для масштабных операций. Плохо, очень плохо. А тут ещё Центр заваливает радиограммами – вынь и положь ему на стол сведения, для чего немцы стягивают под населённый пункт Руденя сразу три танковые дивизии. Ведь это же мощнейший бронированный кулак, который может натворить массу бед. Надо бы зайти к Фёдору. Он как раз начал допрос пленных, приведённых из последнего рейда», – решил Корж и направился в сторону лесной сторожки, сколоченной на скорую руку, у которой, как он видел, уже суетился ординарец Фёдора – Гордеич.