Кэти Гольке - Спасая Амели

Бабушка печально улыбнулась.

– Я жалею об одном: что Германия докатилась до всего этого. Невероятно! Я даже подумать не могла, что стану прятать свою внучку и малышку в тайнике в шкафу. В собственном доме.

– Не знаю, сколько это продлится… эти прятки в шкафу. Мне кажется, что я сойду с ума… я закричу и выдам нас.

Бабушка взяла внучку за руку.

– Нет, моя дорогая. Не закричишь. И никого не выдашь.

– Не уверена, что смогу…

– Ты должна смотреть дальше своего носа, Рейчел. Должна прежде думать о других.

Рейчел тут же перефразировала сказанное бабушкой:

– Должна постоянно заботиться об Амели.

– Да, – ответила Хильда. – Теперь ты за нее в ответе… она твой ребенок. Разве это так трудно?

– Если честно… да. Я не привыкла к этому. Дети требуют столько терпения… столько внимания с моей стороны.

Бабушка в притворном удивлении приподняла брови.

– Я имею в виду, что никогда не присматривала за детьми. И уж точно не имела опыта общения с глухим ребенком.

– Неужели это настолько тяжело?

Рейчел убрала руку.

– Мне нет еще и двадцати пяти. Я не хочу…

– Мы все делаем то, что нам не хочется, дорогая.

– Ты не хочешь, чтобы я здесь оставалась?

Рейчел была не в силах справиться с растущим в груди негодованием – знакомой горечью предательства.

– Не перекручивай мои слова. Конечно, я хочу, чтобы ты тут осталась. И Амели тоже. – Старушка вздохнула. – Мне просто хотелось бы, чтобы это случилось при других обстоятельствах. – Она скрестила руки на груди. – Но мы должны принимать вещи такими, какие они есть – радоваться тому, что мы вместе, и жить полной жизнью. И мы все должны чем-то жертвовать… с готовностью. – Бабушка ласково улыбнулась, но оставалась непоколебимой. – Это называется милосердием, моя дорогая.

Лия разложила ноты, предвкушая приход учеников. Поставила тарелку с нарезанным небольшими кусочками яблочным штруделем и кувшин молока на учительский стол – чтобы видел весь класс. Так уж повелось, что дети старались петь еще лучше, если перед глазами у них было угощение. Несколько матерей приносили продукты, чтобы Лия могла испечь что-нибудь вкусное для их детей и тех малышей, у которых не было семьи.

Лия любила баловать своих учеников, любила учить их петь – еще никогда работа не приносила ей такого удовольствия. Но сегодня ей было не до веселья. Сегодня ее мысли были заняты сестрой и бабушкой, Амели и Фридрихом.

Бабуля права. Когда вокруг столько запретов, Рейчел не в силах сохранять хладнокровие. Лия видела, что ее сестра старалась, но Рейчел – это вихрь, яркая бабочка, готовая вырваться из своего кокона. А теперь, когда появилась Амели, Рейчел перестала быть центром внимания… и не могла с этим легко смириться. Не в ее характере держать себя в руках или жертвовать собой, допускать, чтобы еще кто-то был центром внимания.

Лия вздохнула и бросила партитуру на крышку пианино. Все дело в том, что она отлично понимала Рейчел… понимала суть проблемы. Сама Лия тоже не хотела бы сидеть в тесном шкафу с человеком, который ее не слышит. Но это же ребенок! Разве можно не любить Амели? Сама Лия без всяких жалоб послушалась бы и была бы благодарна бабушке за приют. За то, что она спрятала ее.

Лия знала: Рейчел ничего не заслуживала… а раз так – не могла ни на что рассчитывать. Но сама Рейчел, похоже, ожидала, что все бросятся выполнять ее прихоти, ее желания. Сестра не говорила ничего подобного, но Лия была уверена, что она чувствует себя выше всех… даже выше бабушки.

Достаточно того, что она назвала их платья провинциальными, а уклад жизни – отсталым. Рейчел ахнула, когда поняла, что Лия не умеет краситься, не разбирается в моде. Она морщилась, глядя на добротные туфли Лии – туфли, которые носили все немки, шагая по мощеным улицам, взбираясь по крутым склонам холма.

Лия опустилась на стул перед пианино. Еще она должна признаться… по крайней мере, хотя бы себе самой, что она не очень любит свою сестру.

«Ох, Фридрих! Где ты? Мне нужно все с тобой обсудить. Нужно, чтобы ты увидел Амели и понял, что она могла бы для нас значить. Мне так нужно, чтобы ты был рядом, проявил свою силу там, где я слаба … просто чтобы ты был здесь. Где ты, моя любовь?»

– Фрау Гартман, вам нехорошо? – Неожиданно на пороге возник Максимилиан Гризер в новенькой форме гитлерюгенда. Через секунду он был уже рядом с Лией. – Я могу вам чем-то помочь?

Смутившаяся Лия встала, чувствуя себя в присутствии молодого человека на удивление неуютно.

– Ничем, Максимилиан. Я просто немножко устала, вот и все. – Она поправила ноты. – Боюсь, ты не вовремя. Ты что-то хотел? С минуты на минуту придут дети.

– Я хотел быть вам полезен. – Юноша подошел ближе… слишком близко. – Пока герра Гартмана нет, вам, наверное, время от времени нужна помощь.

Лия обошла пианино, направилась к письменному столу.

– У меня все хорошо, Максимилиан. Спасибо за беспокойство.

Юноша не отставал.

– Ради вас, фрау Гартман, я готов сделать что угодно. Надеюсь, вы это знаете. Я полностью в вашем распоряжении.

В класс тихо вошел отец Оберлангер, приходской священник.

– Спасибо, Максимилиан, но мне ничего не нужно, – ответила Лия. – У меня сейчас урок. А у тебя, наверное, есть другие заботы.

Гризер выглядел задумчивым и несчастным, но в конце концов кивнул.

– Только позовите.

Лия отвернулась, съежившись от его взгляда и откровенного любопытства отца Оберлангера.

Когда юноша ушел, отец Оберлангер произнес, оставаясь на месте:

– Надеюсь, юный Гризер вам не докучает. Партия прислала несколько членов местного гитлерюгенда, чтобы они присутствовали на службе. Не стоит его избегать.

Лия понимала, что это означает: власти хотели следить за теми, кто посещает церковь, за представителями духовенства. Отец Оберлангер ходил по лезвию ножа: с одной стороны, боялся вмешательства партии и доносов, с другой – вынужден был сотрудничать с ними, чтобы сохранить как можно больше свободы для церкви.

– Мне неловко в его присутствии, отче. Не уверена, что он ведет себя подобающе.

Священник вздохнул.

– В наши дни, насколько я могу судить, только гестапо знает, что подобает, а что нет, фрау Гартман. – Он собрался было уйти, но задержался у двери. – Постарайтесь не перечить Максимилиану. Это только… усложнит ситуацию. Эти юные гитлеровцы такие самодовольные, но на самом деле безвредные.

Через несколько минут в дверь класса нерешительно постучал курат Бауэр – он не был уверен, стоит ли беспокоить фрау Гартман, которая, похоже, молилась перед приходом детей. Отец Оберлангер пожаловался ему на нежелательное внимание к учительнице со стороны Максимилиана Гризера. Ей уж точно такое внимание было не нужно. Курат затаил дыхание, молясь о том, чтобы дети не вывели Лию из себя и не превратились в маленьких дьяволят, какими их представляла фрау Фенштермахер.