Кэти Гольке - Спасая Амели

Как только задернули светомаскировочные занавески, Рейчел, бабушка и Ривка принесли на чердак салфетки, тарелки, чашки и свечи, еду и вино, необходимое для ритуального иудейского ужина. Лия помогла хромающему Фридриху подняться по ступенькам на чердак. Девочки расстелили на полу по кругу тюфяки и подушки. Амели с широко открытыми глазами радовалась импровизированному пикнику и с удовольствием бросалась помогать. В центре Ривка поставила две свечи.

– Нет ни ягненка, ни яиц, но у нас есть хрен и маца. А еще благодаря курату Бауэру у нас есть вино. – Бабушка подняла графин.

– Этого достаточно? – спросила Рейчел у Ривки, видя печальное лицо девушки.

– Все чудесно. – Ривку душили слезы. – Просто…

– Первая Пасха без родителей? – спросила Хильда.

Ривка кивнула, не в силах больше сдерживать слезы. У бабушки были заняты руки, а Ривка отчаянно нуждалась в плече, на котором можно было бы поплакать. Рейчел неловко заключила девочку в объятия, позволяя ей выплакаться. Амели гладила Ривку по ноге, а Рейчел в ответ гладила малышку по голове.

Рейчел не понимала, как люди, особенно те, что называют себя христианами, учениками Иисуса, о котором писал Бонхёффер, могли стоять в стороне и наблюдать, как среди ночи увозят их соседей.

Курат Бауэр покачал головой, когда Рейчел попросила у него объяснений.

– Разве существует объяснение слепоте, ненависти? Грехам? Я не знаю ответа. Мне известно лишь одно средство, это – великая любовь Христа, как показано в «Страстях».

Рейчел размышляла об этом, обнимая Ривку – Ривку, которая потеряла семью и думала, что весь мир сошел с ума.

Ривка отстранилась, вытерла слезы. Рейчел прижала к себе Амели, когда импровизированная семья устроилась на подушках и тюфяках, собравшись вокруг небольшой тарелки с иудейским ужином, которую Ривка поставила на пол. Девочка положила три кусочка мацы, накрыла их большой белой льняной салфеткой, которую принесла бабушка. Потом посмотрела на собравшихся. В ее глазах до сих пор блестели слезы.

– Перед бегством в Египет у евреев не было времени ждать, чтобы тесто поднялось, поэтому мы испекли мацу.

Ривка разложила хрен с бабушкиного огорода и пучок травы жерухи, которую нашел Фридрих у горного источника.

– Наше рабство было горьким – таким же горьким, как эта трава. У нас нет ноги ягненка, символизирующей кровь, которой мы метили свои дома – окна и притолоки.

– Иисус – наш жертвенный агнец, – прошептал Фридрих. – Он знает наши сердца и омыл нас Своей кровью.

Ривка побледнела от воспоминаний, но продолжала.

– Раньше моя мама разрешала мне смешивать орехи, корицу и нарезанные кусочками яблоки с вином. – Она сглотнула. – Всего этого у нас тоже нет. Это блюдо символизирует известь, которую использовал мой народ, когда тяжело трудился, делая кирпичи в Египте.

Ривка взяла небольшую миску с соленой водой.

– А это наши слезы, потому что мы были рабами.

Она коснулась четырех маленьких кубков, которые Фридрих наполнил вином.

– А это обещания, данные нам Адонаем [45], все, что Он сделает и кем будет для нас.

Ривка откинулась назад, глубоко вздохнула, потом зажгла две свечи, поставила их ближе к себе. Рейчел решила, что она, вероятно, молится или вспоминает минувшие праздники, но девочка подняла голову и благоговейно начала:

– Barukh atah Adonai Eloheynu Melekh ha’olam asher kidshanu bidevaro uvishmo anakhnu madlikim haneyrot shel yom tov… Благословен ты, Господь, Бог наш, владыка вселенной, освятивший нас своими заповедями и повелевший нам совершать «бдикат хамец»!

Еда застряла в горле у Рейчел, когда она, как завороженная, слушала Ривкину молитву. «Я прожила целую жизнь и не знала о существовании подобных вещей». Рейчел оглядела членов своей семьи, севших в кружок: бабушку, Лию, Фридриха и маленькую Амели, чьи глазки доверчиво поблескивали в свете свечей. Они не были евреями, но в этой домашней службе для них было нечто священное – Рейчел видела это по их лицам, по сдерживаемым слезам. «А что имел в виду Фридрих, когда говорил, что Иисус наш жертвенный агнец? И Ривка – она еврейка. Как она может праздновать Песах с христианами, после того, как такие же солдаты, как Фридрих, арестовали и, может, даже убили ее семью? Как ей удалось наладить связь с моей семьей, почему у меня это не получается?»

Когда ужин закончился и свечи догорели, Рейчел услышала, как Ривка прошептала себе под нос:

– В следующем году…

– В следующем году? – спросила Рейчел и потянулась к ее руке.

Ривка, заливаясь слезами, в ответ схватила ее за руку.

– В следующем году в Иерусалиме!

Поздно вечером, когда остальные готовились ко сну, Рейчел подоткнула одеяльце Амели. Малышка быстро уснула, засунув в рот большой палец. И только тогда Рейчел повернулась к Ривке.

– Я не очень-то поняла этот Песах. Каким образом он связан с Иисусом?

– Между Песахом и христианским Иисусом связи действительно нет: здесь речь идет о нашем бегстве из Египта и защите нашего Бога. В тот вечер, когда первенец…

– Это я поняла, правда. Но что имел в виду Фридрих, когда сказал, что Иисус наш жертвенный агнец? О том, что нас омыла Его кровь?

Ривка вздохнула.

– Мой брат тоже в это верил.

– Твой брат? Ты хочешь сказать…

– Мой брат верил, что Иисус – Мессия, и не только в это, но и в то, что Он – Сын Божий, что Он – искупление за наши грехи… за грехи во всем мире.

– Еврей-христианин?

Ривка кивнула.

– Да наплевать нацистам на это! «Рожденный евреем навсегда евреем останется», – говорили они.

Девочка фыркнула.

– «Избранный народ»! Избранный для гонений! Пусть изберут кого-то другого!

– Но твои родители…

– Традиционного вероисповедания…

– А они знали, что твой брат?..

– В тот вечер, когда он в этом признался… был шабат, через два месяца после моей бар-мицвы – совершеннолетия. Мы зажгли свечи – в серебряных канделябрах, которые, как обещала моя мама, однажды станут моими. Их тоже украли те свиньи. – Ривка запнулась.

Рейчел отвернулась, пока девочка вытирала слезы. Текли минуты.

– Мой брат произнес молитвы. Мы поели. – Ривка смотрела куда-то вдаль, вспоминая прошлое. – Брат признался, что помогал нашим людям покинуть Германию, что он может сделать всем нам паспорта. Он научился их подделывать – брат показал мне, как это делается. Он убеждал родителей уехать, но они даже слушать об этом не хотели. Они думали, что все не может быть настолько плохо, что травля скоро прекратится.

Когда мой брат увидел, что у него не получается их убедить, он сообщил нам еще более ошеломляющие новости. Сперва мы даже не поняли. Он говорил о своих друзьях-неевреях, об их Kirche [46] – как он один раз ходил туда с ними, на спор. Отец был чернее тучи, а мама все пыталась сменить тему разговора.