Рэйчел Ромеро - Кукольник из Кракова

– Я чувствую, что мог бы проспать сто лет, как кое-кто из одной моей книги, – признался Кукольник, опустив голову. Каролина подумала, что он какой-то сонный, но тут он медленно произнес: – Я думаю… я думаю, что это было последнее чудо, которое я совершил, Каролина. Я истратил все свое волшебство. Прости меня. Я хотел помочь тебе и Стране Кукол. Но думаю, что уже не смогу.

– Может, мы и не спасем моих соотечественников, но я не думаю, что ты зря истратил свое волшебство или что я зря потратила время в этом мире, – сказала Каролина. И чем дольше она говорила, тем все более правдивым казалось ей каждое слово. – Ты спас Рену и детей, а я помогла тебе в этом. Может, именно это мы и должны были сделать.

Кукольник поднял голову и засмеялся – громким, радостным смехом, который, казалось, прорвался сквозь его усталость, как луч солнца из-за туч.

– Волшебство – странная штука, – сказал он. – Никогда не знаешь, во что оно выльется.

Брандт пришел за ними через три дня после того, как Кукольник отвел детей к отцу Каролю.

– Чем могу вам помочь? – спросил Кукольник. Он как раз прибивал подставку к лошадке-качалке, но тут же положил молоток на стол.

Кукольник не пытался скрывать своей неприязни к Брандту. Капитан злых колдунов и друг Каролины уже так много раз исполняли этот танец вежливости, что их слова и движения стали медленными и вялыми; и даже сам колдун выглядел каким-то поношенным – грязноватый набросок углем, а не человек в расцвете сил. Чего он хочет от них теперь?

Секунду спустя они услышали мрачный ответ.

– Герр Биркхольц, вы арестованы за пособничество и подстрекательство врагов немецкого народа, – сказал Брандт, обрушив приговор быстро, словно удар молотка.

Каролина застыла от этого заявления, но Кукольнику удалось изобразить одну из своих самых непостижимых улыбок. Это была улыбка соседа-чудака, каким он много лет был для окружающих.

– Боюсь, вы ошибаетесь, – сказал он. – Я не помогал врагам немецкого народа.

– Никакой ошибки нет, герр Биркхольц, – сказал Брандт. – Я должен был понять, что вы что-то замышляете, когда вам понадобилось пойти в гетто.

Он свистнул, и дверь распахнулась. Двое солдат с искаженными злобой лицами вошли внутрь.

Они держали Джозефа Трэмела.

Он висел между ними, слабый и безжизненный, как тряпичные куклы, которые Каролина помогала Кукольнику зашивать, и его глаза настолько заплыли от ударов, что были почти закрыты. Но в них был виден гнев – та бушующая ярость, что побуждала солдат бесстрашно идти навстречу опасности. Каролина понимала его природу, но она также знала, что ни один человек или кукла не могут в одиночку противостоять целой армии крыс или злых колдунов.

– Сирил, прости меня, – сказал Джозеф.

– Джозеф… – начал Кукольник.

– Я столько раз пытался предупредить, чтобы вы не принимали неверную сторону, – прервал их Брандт. Он подошел к Кукольнику, и тяжелая поступь его шагов заставила Каролину и все лежавшие на столе предметы задрожать. – Но вы проигнорировали мои слова. Этот грязный еврей был пойман, когда пытался пронести в гетто еду, и я знаю, что вы имеете к этому отношение, герр Биркхольц. Вы использовали меня, чтобы помочь ему.

– Сирил ничего плохого не сделал, – сказал Джозеф. – Он понятия об этом не имел. Он просто пришел, чтобы забрать домик, который я ему сделал, вот и все.

Брандт издал хриплый, похожий на лай смешок.

– Вы ждете, что я поверю, будто Биркхольц случайно пришел в гетто за несколько дней до того, как вас поймали? – спросил он. – Ложь – вот что у вас, евреев, лучше всего получается. Среди вас нет ни одного порядочного человека, и в конце концов вы получите то, чего заслуживаете.

Это оскорбление, видимо, было последней каплей, и отец Рены бросился вперед. Это произошло так быстро, что солдаты не успели его схватить. Они только увидели, как Джозеф сжал руку в кулак и ударил Брандта в лицо. Брандт закричал, и тонкая струйка крови потекла по его подбородку.

Удар наверняка был болезненным, но все же Каролине показалось, что Брандт закричал скорее от шока. Неужели он действительно думал, что Джозеф станет покорно слушать оскорбительные слова в адрес своей семьи и своего народа?

Один из стоявших рядом с Брандтом солдат, взмахнув винтовкой, ударил Джозефа в скулу, и тот упал прямо на протянутые руки Кукольника. Второй тоже выхватил оружие, согнув указательный палец на курке.

Брандт не дал ему возможности выстрелить – с быстротой молнии он схватил лежавший на столе молоток Кукольника. В его налитых кровью глазах Каролина видела всех крыс, тащивших в огонь невинных кукол, но не знала, что ей делать.

Перед лицом собственной истории она чувствовала себя маленькой и беспомощной как никогда.

Единственным, кто сумел что-то сделать, оказался Кукольник. Он бросился между Джозефом и Брандтом и, подняв руки, закрыл ими своего друга.

– Стойте! – закричал он.

Каролина не видела, как Брандт опустил молоток, но слышала свист, когда молоток рассекал воздух, и треск кости, когда он опустился на руки Кукольника. Этот звук, пустой и неприятный, был похож на треск сосульки, которую переламывают пополам, и от ужаса из груди Каролины вырвался крик. Он облетел комнату, как недавно игрушечная бабочка, и Брандт уронил молоток на пол.

– Gott in Himmel … – прошептал солдат. Его рука, державшая оружие, ослабела, и Каролине показалось, что сейчас он его уронит.

Его напарник, вероятно, тоже был в панике. Он не нажимал на курок, но и не опускал трясущийся пистолет. Глаза его были выпучены, как у жабы.

– Это фокус, – сказал испуганный солдат. – Куклы не говорят. Просто мастер знает, как заставить их издавать звуки.

– Это не фокус, – сказал Брандт. – Эта кукла умеет разговаривать, как вы и я.

Говоря это, он не смотрел на Каролину – его взгляд был прикован к дрожащим и, очевидно, переломанным рукам Кукольника. Выражение потрясения и неприязни сделало обычно бледное лицо капитана пунцовым и придало ему лихорадочный, болезненный вид.

Не заботясь о своей безопасности, Джозеф повернулся спиной к Брандту и осторожно опустил сломанные руки Кукольника.

– Зачем? Зачем вы это сделали? – спросил он.

Сознание Кукольника было затуманено страданием, и из-за этого, наверное, его ответ был самым искренним.

– Я не хотел, чтобы еще кому-нибудь причинили боль, – сквозь сжатые зубы ответил он.

– Вот, – сказал Брандт, – именно поэтому я предупреждал, чтобы вы держались подальше от евреев, герр Биркхольц. Вы и эта кукла не можете ясно мыслить; они вас… испортили. Вы могли бы… Мы могли бы… – Он сжимал и разжимал пальцы, словно пытаясь ухватить будущее, которого, как он верил, они могли бы достичь, если бы стали друзьями.