Николай Асанов - Огненная дуга

— Как не знали, — сказал старик. — Да ведь плетью обуха не перешибешь… Не один я работал, тыщи! Только ты, комиссар, не горячись, пусть другие, лишние уйдут…

— Нет здесь лишних, — зло ответил Яблочков.

Вдруг старик отвернул полу пиджака, сунул руку под подкладку и вытащил какую-то бумажку, грязную, замусоленную, словно она лежала там все два года рабства. Он сделал шаг вперед, протягивая ее Яблочкову.

— Которые русские работали, они не за фашиста думали! — гордо сказал он, выпрямляясь от той суровой правоты, что была в его словах.

Яблочков разглядел бумажку и вдруг воскликнул:

— Товарищ майор, вы только поглядите! Вот ведь умный народ!

Сибирцев увидел план обороны. Снят был участок дороги с обозначением поместья Шрамма и продолжением дороги на Бракен. На участке, теперь затопленном фашистами, были показаны надолбы. Но самое главное заключалось в том, что часть надолб была отмечена крестиками. Крестики эти располагались не по прямой, а как бы шахматным ходом коня…

— Проход? — спросил Сибирцев.

— Мины сняты, а надолбы только воткнуты да сверху чуть бетоном залиты. А иные мы и просто впритычку ставили, — спокойно и с достоинством сказал старик.

— Кто — «мы»? — с любопытством спросил Яблочков.

— Мы, русские… — ответил старик. — Кои — я, кои — он, — кивнул старик на подростка, — внучонок мой Павел Парамонов. Кои — другие делали, тех немцы дальше угнали, на Дойчбург, значит.

— А план кто делал?

— Пленный один. Вот фамилию не упомнил. Хотел он здесь остаться, да не вышло, угнали. Вот, значит, он мне копию оставил, а сам план у него остался. Я-то лучше места знал, ухоронился…

— А почва тут какая?

— Обыкновенная. Супесь, значит. Твердая. Хлеба здесь только по назьму и родятся.

— Сергеев! — позвал Яблочков ординарца.

Тот появился так быстро, что стало понятно: он и все свободные танкисты стояли в соседней комнате, прислушиваясь к разговору.

— Сергеев, водки Парамонову.

— Это уж вы нам дозвольте вас угостить, — сказала девушка, которую подросток назвал Веркой. — В доме всякой всячины много…

Освобожденные вышли из комнаты. Сибирцев отодвинул план и окинул товарищей взглядом.

— Разрешите мне попробовать, товарищ майор? — поднялся Подшивалов.

— Подожди ты, — остановил его Яблочков. — Еще успеешь на снаряд нарваться. Если бы старика попросить провести машины?..

— Жалко, — сказал Серебров. — Только он и видел в жизни, что сегодня, а вдруг убьет?

— Да, — согласился Яблочков.

— Аврора вызывает… — приоткрыв дверь, крикнул радист.

Сибирцев поспешил к выходу.

— Товарищ майор, — услышал он голос Яблочкова, — доложите, что мы пробьемся, но попросите у них час отсрочки. Я понимаю, что им трудно, да и нам ведь не сладко.

Сибирцев подошел к аппарату.

— Пожалуйста, товарищ майор, — сказал радист, — что-то только их вышибает из волны. То ли станцию повредило, то ли бой близко идет, отстреливаться приходится, не поймешь, а получается так: слово услышишь — перерыв!

Сибирцев закричал очень громко, словно надеялся голосом своим вселить бодрость в тех, кто ждет его помощи. Он постоянно поглядывал на часы, будто забывал время. Было восемь пятьдесят.

— Аврора, я — Алмаз! Аврора, я — Алмаз! — повторял он все громче.

Где-то очень далеко и затрудненно, словно после долгого бега, когда трудно дышать, отозвался женский голос:

— Алмаз, Алмаз, с вами будут говорить…

Затем также где-то далеко-далеко послышался мужской голос. Сибирцев с трудом узнал Демидова.

— Георгий! — кричал Демидов.

— Я слушаю, Миша!

— Торопись в гости, Георгий. А то, может статься, ты придешь, а хозяев уже не будет. Очень тебя прошу…

И по тому, что Демидов говорил открытым текстом, по тому, что употреблял такие странные для войны слова, Сибирцев угадал последнее усилие, которым жили люди на мосту. Он как бы увидел каменные плиты и металлические парапеты, обрызганные кровью, тела бойцов, застывшие в разнообразных, но одинаково безнадежных позах.

И оттого, что он ясно увидел все это, сердце заболело тупой тяжелой болью.

— Миша, продержись еще часок, — попросил Сибирцев.

— Добро, Георгий. Теперь слушай меня и ничего не говори. Марина здесь. Она прибыла ко мне в батальон сегодня ночью. Я ее берегу, но торопись. Я сообщил это против…

Что-то щелкнуло там, далеко на мосту…

Пять минут простоял Сибирцев у аппарата, пока радист, бледный, как и сам майор, искал в эфире Аврору. Потом тихо пошел в комнату.

— Что с вами, товарищ майор? — тревожно спросил Яблочков.

По этому возгласу Сибирцев понял, что не может даже скрыть своего горя от других. С усилием он выпрямился и медленно сказал:

— Ничего. Демидов просит поторопиться.

Ему хотелось крикнуть им все, что он услышал в словах Демидова, приказать не медлить больше, но слова застряли в горле. И он промолчал.

— Я возьму три машины и прорвусь по указанному ходу к батареям, — сказал Подшивалов. — А вы, товарищ лейтенант, выходите несколько позже. Я их заставлю оторваться от прохода. Поняли?

— Хорошо, — согласился Яблочков.

Сибирцев хотел сказать, что сам пойдет с Подшиваловым, что это не просто риск, а верная гибель, но Яблочков строго остановил его.

— Я разрешаю прорыв, товарищ майор! Пойдемте к машинам.

На улице, у дверей, стоял Парамонов. Он разглядывал автомат, кем-то переданный ему. Пехотинец учил старого солдата переводить диск на одиночные выстрелы и на очередь. Павел, уже надевший шинель и вооруженный, стоял возле угла и глядел вдаль, будто ждал, что вот-вот там покажется фашист.

Подшивалов шел впереди, высоко сдвинув шлем, открыв лицо в шрамах. Теперь он не стыдился их. Он нес голову гордо, как будто сам сознавал силу, которая вела его на подвиг.

Парамонов выпрямился, увидев офицеров, и поднял автомат на караул, как делал это с винтовкой в старые времена своего солдатства. Присмотревшись к лицам офицеров, он сказал:

— Разрешите обратиться, товарищ майор?

— Пожалуйста, — ответил Сибирцев, глядя в просвет между зданиями на длинные ряды надолб, залитых водой.

— Поскольку я дорогу знаю, позвольте мне примоститься на танке.

— Да ведь убьют, Парамонов!

— Ну, так я свое пожил.

— Кто говорит о смерти? — подошел Подшивалов. — Мы еще повоюем, Парамоныч. Пойдем со мной!

Старик с готовностью последовал за ним, едва успевая за широким шагом лейтенанта. Они скрылись за утлом.

Люди занимали места на машинах. Из санитарного вездехода выглянула девушка. Сибирцев не узнал ее. В шинели, с санитарной сумкой, она показалась ему необычайно торжественной. Лишь немного погодя он вспомнил, что это бывшая пленница Вера.

Три танка вывернулись из-за угла и на полной скорости ринулись в лощину. Они шли в линию, один за другим. С отчаянием увидел Сибирцев мгновенно вздыбившиеся фонтаны земли на всем пути машин. Но танки мчались между этими фонтанами, то заслоняемые ими, то видимые отчетливо. Первая машина ворвалась в воду. Белые буруны охватили ее борта, заливая старика, размахивавшего рукой. Подшивалов стоял в башне, высунувшись по пояс. В воде взрывы вспыхнули еще гуще. Но вот первая надолба рухнула под танком, танк повернул влево, словно сделал скачок. Сзади него, на схлестнувшихся волнах, взлетел вихрь воды и грязи.