Юлий Анненков - Штурманок прокладывает курс

Белая монетка скрылась в щелке уличного телефона. Готфрида не было. Попросили позвонить через два часа.

Возвращайся в отель не хотелось. Лучше побродить по городу. Может быть, обнаружится мой «хвост»? Я пошел в Земперовскую галерею. Имею же я право посмотреть сокровища искусства, накопленные и награбленные саксонскими курфюрстами?!

Музей был закрыт. Шуцман рассказал, что картины вывезены, так как на город уже налетали «томми».

Хронометр показывал шестнадцать часов. Немецкое время!.. И у нас, в Южнобугске и в Киеве, тоже немецкое время, а вот в Новороссийске, где мне полагалось быть, время уже советское!

Скромно одетые дрезденцы спешили мимо, сгибаясь под дождем. В зеркально-черном асфальте отражались машины и пешеходы. Я вышел на центральную площадь — Альтмаркт. Здесь народу было побольше. Сжавшись под карнизами зданий, люди часами выстаивали в очередях у продовольственных магазинов. Конечно, это не тот голод, что принесла Германия в другие страны, но и в Германии не жирно. И молодых мужчин мало. Много только пестрых плакатов и воззваний — на стенах домов, на тумбах, на фонарных столбах. Даже у входа в Земперовскую галерею я видел остановившиеся глаза фюрера и его слипшуюся челку.

Под холодным дождем, загаженный этими плакатами, город все-таки был прекрасен, и я вовсе не хотел, чтобы «томми» разбомбили его. Может быть, потому, что Анни любит этот город? «...Фашизм — это болезнь, — говорила она, — а разве близкого человека любят меньше оттого, что он болен?»

Как странно все получается! Анни жила здесь, ходила по этой самой Прагерштрассе, а я находился на другой планете. Военные дороги привели меня в родной город, и я вспомнил, что она жила там, ходила по моим улицам, похожим на зеленые туннели. И вот я — на ее родине. Но сейчас на другой планете — она.

Я снова позвонил Готфриду. Мы встретились на Мюнхенерплац. Выскочив из кремовой машины, он так бурно приветствовал меня, будто мы просидели десять лет на одной школьной парте.

Я рассказал о разговоре в комендатуре.

— Великолепно! — воскликнул он. — Пока они будут там возиться с бумажками, ты посмотришь Дрезден.

Он непременно хотел сам показать мне город. Пришлось сесть в машину. Часа два мы колесили по центру. Как заправский гид, Готфрид расхваливал здание магистратуры, увенчанное статуей Геракла, Японский дворец и средневековую кордегардию.

Мы пообедали в кафе «Прага» на Альтмаркте. Я вытащил свои продовольственные карточки. Готфрид запротестовал:

— Нет, нет. Карточки не нужны. Я угощаю, и не спорь!

Он заплатил официанту и тут же вернул мне долг:

— Ты крепко тогда выручил меня, Макс!

В программе Готфрида была еще встреча с девушками:

— Все — по классу «люкс».

Я отказался, сославшись на то, что еще не вполне здоров.

Через два дня мы встретились снова.

— Как дела в комендатуре?

— Все то же. Видно, мне сидеть тут до конца войны.

— Ты думаешь, нас так скоро разобьют? — спросил Готфрид.

— Если офицеры будут околачиваться в тылу, а не воевать.

Я снова поймал его внимательный взгляд.

— Можно воевать и в тылу. Иногда это довольно опасно...

Что это? Намек? Угроза? Скрытое предложение? Попытка переманить разведчика, но какого — английского или советского?

По своей привычке он тут же оборвал острый разговор, словно показал и спрятал отточенное лезвие:

— Ты должен посмотреть музей «Грюнес Гевёльбе»! В этом музее действительно было много интересного.

Готфрид подвел меня к одной из витрин. Там хранился золотой кофейный прибор тончайшей работы. Он возвышался на инкрустированной, украшенной статуэтками подставке, как маленький храм.

— Ну, что ты скажешь?

— Готфрид, это изумительно! Работа большого художника.

— А ты посмотри, кто этот художник: И. М. Динглингер — мой предок! Теперь понимаешь, откуда у меня тяга к искусству?

Предки Готфрида Динглингера меня не интересовали. В зале было пусто. Только старик смотритель в синем мундирчике дремал на стуле в углу.

— Вероятно, ты не меньший художник в своем деле, — сказал я. — Чего тебе от меня нужно?

Он рассмеялся:

— Если бы ты был девушкой, я понял бы твои опасения.

На следующий день Готфрид повез меня не в музей, а в бассейн. Мы прыгали с вышки, стреляли в тире из пистолета. Готфрид стрелял великолепно, Я тоже, кажется, не опозорился. Но к чему эти экзамены? Вероятно, закончив проверку на благонадежность, перешли к проверке моей пригодности для какого-то дела. Я, со своей стороны, старался укрепить отношения с Готфридом, не задавая ему никаких вопросов.

День шел за днем, и, хотя новый друг не давал мне скучать, бездействие угнетало. Я решил испытать единственный шанс найти друзей в этом чужом городе.

Мне не стоило большого труда отыскать в промышленном районе завод «Заксенверк». Вероятно, этот завод, как и все другие, выпускал сейчас военную продукцию, поэтому болтаться у ворот не стоило. Я устроился неподалеку за столиком в бирхалле, куда часто заходили рабочие с «Заксенверка». На мне был поношенный штатский костюм, купленный в комиссионном магазине.

— Кельнер! Одну большую светлого и сосиски!

Подбежал пожилой официант, поставил на мрамор высокую кружку и картонное блюдечко с одинокой эрзац-сосиской.

— У тебя свободно? — спросил седоусый рабочий.

Потом подсел другой, помоложе. Они медленно пили пиво и молчали.

После второй кружки я спросил, берут ли сейчас на завод электромонтеров. Отвечали сдержанно: да, берут рабочих всех специальностей, если есть рекомендация и освобождение от военной службы. Я сказал, что рекомендацию мне получить нелегко, потому что я не местный. Вот если бы разыскать одного парня — Эриха Бауэра. Когда-то он работал на «Заксенверке».

— Распространенная фамилия, — сказал старший, — таких много.

— Он лекальщик, родом из Вестфалии.

— А в каком цеху?

— Не знаю, может, он вообще уже не работает.

Снова молчание. Я заказал всем еще по маленькой кружке.

— Безработный, а деньгами швыряешься! — сказал младший.

Я рассказал им, что уволен из армии по ранению. Была маленькая велосипедная мастерская. Продал ее. Отсюда и деньги.

Когда пиво было выпито, старший решился. Он остановил кельнера:

— Фриц, ты не знаешь лекальщика Бауэра? Он из Вестфалии.

Оперев поднос на угол стола, кельнер задумался:

— Постойте, это же Эрни! Он действительно вестфалец. А вам зачем?

Снова пришлось рассказать ту же историю. С соседних столиков звали официанта:

— Фриц, дома будешь разглагольствовать! Наше пиво прокиснет.

Он подхватил свой поднос:

— Эрни сейчас в цехе. Он, наверно, заглянет к нам в понедельник, когда будет работать в утреннюю смену.