Николай Гоголь - Полное собрание сочинений и писем в семнадцати томах. Том III. Повести. Том IV. Комедии

Было бы, однако, неправильным видеть в содержании «Ревизора» одну лишь идею земного строительства. В конечном счете это означало бы возвращение к истолкованию комедии в политическом духе, против чего возражал Гоголь. В гораздо большей мере гоголевская комедия готовит своего зрителя для «гражданства небесного». И здесь писатель превосходит все ожидания. Действительно, современники и потомки Гоголя могли ли ожидать от «человека, не носящего ни клобука, ни митры, смешившего и смешащего людей», что он заговорит в образах своей комедии об освобождении падшего человека от рабства страстям и демонам, о Страшном суде, о пути в Небесную Отчизну? Кажется, лишь интуитивно, вопреки тому, что писалось, говорилось и думалось об этой пьесе, зрители ощущали — и с течением времени все более — ее соотнесенность с иной реальностью. Секрет непреходящей современности «Ревизора» и загадка гоголевского «горького смеха» заключается именно здесь. Самим Богом, писал Гоголь в «Мертвых душах», было определено ему идти рука об руку с его «странными героями» и «озирать всю громадно несущуюся жизнь… сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы». Скорбной, сострадательной любовью к «бедной душе человека, которую губят со всех сторон и которую губит он сам», «Ревизор» и открывает каждому в его жизни «строгую тайну ее и сокровеннейшую небесную музыку этой тайны». Потому-то комедия, сама исполненная глубокой пророческой тайны (часть которой уже и исполнилась в наши дни), предстает перед нами не только верным зеркалом далекого прошлого и злободневного настоящего, но и прямым предвестием грядущих времен.

Обратимся к истории создания «Ревизора». В месяцы, непосредственно предшествовавшие его написанию, Гоголь переживает высокий духовный подъем. Как вспоминал позднее один из друзей Гоголя, известный историк и фольклорист М. А. Максимович, с которым писатель после трехлетнего перерыва встретился в Киеве в августе 1835 года, Гоголь поразил его тогда своей глубокой религиозной настроенностью. Вспоминая о прогулках Гоголя по старому Киеву и его святым местам, Максимович писал: «Нельзя было не заметить перемены в его речах и настроении духа; он каждый раз возвращался неожиданно степенным и даже задумчивым… Я думаю, что именно в то лето начался в нем крутой поворот в мыслях — под впечатлением древнерусской святыни Киева, который у малороссиян XVII века назывался “Русским Иерусалимом”» (имеется в виду Киево-Печерская лавра; Максимович М. А. Письма о Киеве и воспоминания о Тавриде. СПб., 1871. С. 55–56). По свидетельству самого Гоголя в «Выбранных местах из переписки с друзьями», именно к этому времени относится одно «необыкновенное», по его словам, «душевное событие», которое ознаменовало новую ступень в его нравственном образовании и еще более углубило в нем дар изображать «пошлость пошлого человека». Какого рода было это событие — одна из загадок гоголевской биографии. Однако то, что сказано об этом Гоголем, позволяет отчасти проникнуть в эту тайну, и мы на этом еще остановимся.

Вернувшись осенью 1835 года в Петербург, Гоголь приступает к работе над «Мертвыми душами», а затем, в поразительно короткий срок, почти за месяц, с конца октября по начало декабря, создает «Ревизора». Примечательно, что перед этим он с большим удовольствием прочел вышедшую тогда первую статью о нем В. Г. Белинского — «О русской повести и повестях г. Гоголя», в которой мог почерпнуть настоящую «программу» будущего «Ревизора». Говоря в статье о значении «беспощадного», бичующего юмора, критик писал: «.. Надобно… чтобы люди иногда просыпались от своего бессмысленного усыпления и вспоминали о своем человеческом достоинстве… надобно… чтобы гром иногда раздавался над их головами и напоминал им о их Творце… надобно… чтобы за пиршественным столом, посреди остатков безумной роскоши, среди утех беснующейся Масленицы… торжественный звук колокола возмущал внезапно их безумное упоение и напоминал о храме Божием, куда каждый должен предстать с раскаянием в сердце…» (Белинскому эти размышления навеяли повести князя В. Ф. Одоевского; Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. Т. 1. С. 177–178). Неудивительно, что после завершения комедии в «Петербургских записках 1836 года» появляются у Гоголя такие строки: «Спокоен и грозен Великий пост. Кажется, слышен голос: “Стой, христианин, оглянись на жизнь свою”». Они прямо предваряют позднейшее истолкование Гоголем своей комедии в «Развязке Ревизора» — пьесе, которою он предполагал в 1846 году заключить отдельное издание «Ревизора» в пользу бедных: «…этот настоящий ревизор, о котором одно возвещенье в конце комедии наводит такой ужас, есть… настоящая наша совесть, которая встречает нас у дверей гроба». Эту нравственную цель комедии — стремление разбудить уснувшую совесть человека, заставить каждого заглянуть в собственную душу — Гоголь подчеркнул и в 1842 году, поставив на титульном листе «Ревизора» эпиграф-пословицу «На зеркало неча пенять, коли рожа крива» и вложив в уста городничего знаменитую реплику: «Чему смеетесь? Над собою смеетесь!..» В этом же заключается и главный смысл многочисленных гоголевских «комментариев» к пьесе. Очевидно, проповедническая установка «Ревизора» объяснялась религиозным осмыслением Гоголем своего художнического призвания. Спустя три недели после первой постановки комедии на сцене Александрийского театра он отправляет М. П. Погодину письмо (от 10 мая 1836 года), в котором отчетливо звучит осознание писательства как высокого, «пророческого» служения: «Писатель современный, писатель комический, писатель нравов должен подальше быть от своей родины. Пророку [нет приюта] нет славы в отчизне. Что против меня уже решительно восстали теперь все сословия, я не смущаюсь этим, но как-то тягостно, грустно, когда видишь против себя несправедливо восстановленных своих же соотечественников, которых от души любишь…» Само удаление из отечества за границу для дальнейшего писания «Мертвых душ» Гоголь осмысляет как своеобразный уход в «затвор», в «монастырь» — предуготованный ему Провидением. На это он указывает в «Авторской исповеди», в письмах к друзьям, в первоначальной редакции «Театрального разъезда…»: «Я удалюсь… пустыня мне нужна…» Еще за полтора года до отъезда за границу, в первой редакции повести «Портрет», в судьбе молодого художника Гоголь как бы предопределил свою будущую судьбу: «Этот художник… оторвавшись от друзей, от родных, от милых привычек, бросился без всяких пособий в неизвестную землю; терпел бедность, унижение, даже голод… был бесчувствен ко всему, кроме… искусства». Свою последующую жизнь в Италии Гоголь в письме к А. С. Данилевскому от 13 апреля (н. ст.) 1837 года прямо называет «художнически-монастырской». 28 ноября (н. ст.) 1836 года он писал М. П. Погодину: «Бросивши отечество, я бросил вместе с ним все современные желания… Не дело поэта втираться в мирской рынок. Как молчаливый монах, живет он в мире не принадлежа к нему, и его… душа умеет только беседовать с Богом».