Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга первая

Увидев лавочника, писарь удивился:

— Мое почтение Степану Перфильевичу! Какими судьбами?

— Ездили покосы смотреть. Да вот прогуляться решил. Сына поджидаю с ходком, травки коню подкашивает, — проговорил лавочник. — А ты чего в бор?

— Заприметил когда-то березку, хотел попутно срубить… на оглоблю. Да уж едва ли найдешь ее.

— Известное дело — темень. Ты как-нибудь другим разом, — посоветовал Степан Перфильевич.

— И то правда. Садись, подвезу, — предложил Митрофашка, заспешив к подводе.

— Спасибо, я обожду Володьку. Боюсь, потеряет. Подумает, что заблудился.

Подвода тронулась, провожаемая сердитыми взглядами.

— И черт же его понес сюда! Как раз на этом месте, — ругался лавочник, — хорошо, что я вышел. Не то всех накрыл бы.

Засада не снималась до самого утра. И никто из отряда, конечно, не мог видеть, как на окраине села Митрофашку встретил мужчина в черной барашковой папахе.

— Ну, как? — нетерпеливо спросил он.

— Так и есть. Ожидают у Семисосенок, — ответил писарь.

— Перехитрить захотели. Кого приметил?

— Степана Перфильевича, с ним говорил.

— Старый ворон! Ну, мы тебе покажем! Вспомним при случае! Ладно, я пойду. А завтра придется еще раз подступаться к мельнику. Деньги позарез нужны. Тогда достанем оружия у казаков. Прощевай, Митрофан!

— До свиданья, Петруха! Передавай привет ребятам.

Подвода покатилась по мерцавшей огоньками улице, а Петруха размашисто зашагал к бору.

В народе говорят, что супруги похожи друг на друга. В том, насколько верна эта примета, покровчане убеждались, глядя на Захара Федосеевича и тетку Дарью. Оба они худые, с испитыми, безжизненными лицами. Глаза как булавки. Где-то далеко, на самом дне их, горит огонек неприязни.

Дарья не испытала чувства материнства. И вообще-то не знала она любви. Смолоду засиделась в девках, и ее рады были отдать за первого встречного. Ни одного случая не упускали, чтоб с рук спихнуть.

Другим везло. Иная не красивая, так богатая. На родительский достаток женихи зарятся. Есть ведь такие, что хоть на козе, лишь бы приданого поболе. Поженится и сразу крепким хозяином становится: два, а то и три коня в упряжи, свой дом. И если в чем нужда, тесть поможет.

А Захар на две овцы пошел, потому как знал, что руки у Дарьи богатства стоят. Моложе была — за здорового мужика управлялась. И то верно, что люди не почитали за честь с Бобровыми породниться. Не к одному двору сваты подступались, да от ворот поворот получали.

Пусть небогатую взял Захар невесту, зато не гордую. О любви тоже речи не было. Раз поцеловались, на свадьбе, и больше не потягивало. Любовь, она охотнее на сытый желудок приходит. Которые так напоказ милуются, а дома что звери лютые, когда кругом нехватка.

Дарья не плакалась на свою судьбу. Уж лучше Захарка, чем в девках ходить до старости. Как-никак муж — не даст в обиду.

Вместе переживали одни невзгоды, надрывались на одной работе. Обоим морщины врезались каленым железом в кожу. Только и было у них разницы, что она не могла полысеть, а он скинуть.

В эту ночь Дарья долго не могла уснуть. Ноющая боль сводила простуженные ноги. Так всегда бывало к непогоде.

«Попариться бы да кровь пустить. Оно б и полегшало», — думала, растирая руками скрипучие выступы коленей.

Потом встала, зажгла у образов лампаду. Красноватые отблески заплясали на потолке, поползли по стенам. Темь отступила в угол. За печью пищали мыши. Жалостливо смотрел на Дарью обрамленный фольгой спаситель.

Прошлепала босыми ногами по холодному полу в сенцы. Нащупала на мучном ларе лагушку с квасом и напилась через край. Прислушалась. За досчатой стенкой, в пригоне, шумно дышали лошади. По улице протарахтела подвода. Не Захар ли вернулся? Так и не сказал, куда едет. Растревоженный, сердитый.

За огородами, на соседней улице завыла собака. Ошалело завыла на чью-то погибель. Хотя, не повидавши, не скажешь, чему случиться. Ежели воет книзу мордой, так к покойнику, а кверху — непременно быть пожару. Это уж не раз замечалось. Прошлым летом, перед тем, как половину Борисовской улицы огнем смело, собаки будто сбесились. Уставятся в небо и нудят, печаль на сердце наводят.

А то еще бывает, что ведьма собакой оборотится. От злости невыносимой воет. Не зря худая слава за бабкой Лопатенчихой водится. Сказывают бабы, у нее хвост и тавро сатанинское видели. А Ерину Николаю на масляной неделе свинья чернорылая дорогу перебежала. Сколько ни искали потом эту скотину по селу, так и не могли найти. Бабка же на утро захворала. У них, у ведьм, после обращения все нутро выворачивает.

Дарья легла в постель, не потушив лампадки. Нечистая сила не выносит запаха лампадного. Понюхает и кинется дальше: село большое.

Захар Федосеевич приехал на рассвете туча-тучей. Поднял спавшего на сеновале работника, придурковатого Демку, заставил свести коня на выгон. Устало переступив порог, спросил:

— Ванька не воротился?

— Не знаю. Вроде как нет, — Дарья принялась собирать на стол, растрепанная, в одной становине.

— Что ему забота дядина? У прохвоста на доброту коротка память. Коротка.

— Можа, он и приехал, да дома спит.

— Завтракать не буду… На ночь спускать собак следоваит. Ить разный народ шляется, шаромыжничает. А больше того — бродяги, — сказал Захар, проходя в горницу.

За окнами потемнело. Косой дождь упруго ударил по стеклам раз, другой, третий. И вот уже целый поток воды обрушился на унылые вербы палисадника, вихрем пронесся по улице. Над синим бором мелькнула змейка молнии, а следом немазаной телегой прокатился гром.

Захар перекрестился, отступив от окна к окованному листовым железом сундуку.

— Не иначе, как молния кого подожжет, — охнула в передней тетка Дарья. — Собака ноне выла.

— Не кличь беды на себя. Сама придет, не замешкается. Не кличь!

— Будто от слова что сделается.

— Всякое бывает.

— Ты бы отдохнул, Захар. Весь с лица сменился. Белый какой-то.

— Горе разве что рака красит, когда в кипяток попадет.

— Да скажи толком, что за горе у тебя. Ай все насчет покосу?

— Сходи-ка лучше к Фоме. Сходи! Коли приехал Ванька, тащи паршивца сюда, — угрюмо проговорил Захар.

Дарья засобиралась, и вскоре Захар услышал, как за нею коротко взвизгнула дверь. Оставшись один, он в чем был бросился на постель. Уткнулся больной головой в зыбкую темь подушек. Ему вдруг стало холодно и сиротливо.

Давно уже понял Захар, что мало заработать копейку, надо отстоять ее. Всяк из рук норовит вырвать деньгу. Не разбоем, так хитростью подлой. А ты не будь лодырем, гни спину, руки в кровь оборви на работе, и сам получишь. Трудно, зато честно. Никто за тебя живот надрывать не будет. Ишь, какие нынче работники пошли: иной так и на хлеб не выробит. И если бы не хозяйский глаз Захара Федосеевича, батраки давно бы все размотали, по миру пустили.