Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга первая

Солнце уже скатывалось по степным курганам в неведомые киргизские степи, когда Захар Федосеевич выехал из села, направляясь к Семисосенкам. Степь дышала теплом. Над ближней балкой высоко в небе парили беркуты. Из-под куста ковыля выскочил тарбаган, заставив мельника вздрогнуть и зябко поежиться. Прошло несколько часов, как он получил записку, а волнение не улеглось.

В ходок был запряжен добрый конь, резвее которого не было, пожалуй, не только в волости, но и во всем Вспольском уезде. Года два назад привел его Бобров от инородцев, куда ходил с обозом муки. Гнедка не запрягали наравне с другими лошадьми. Жалел его хозяин, берег для выездов.

А сейчас Гнедко шел шагом. Напрасно, озираясь на седока, кусал удила и рвался на рысь. Захар Федосеевич крепко-накрепко держал натянутые, как струны, ременные вожжи, не спуская глаз с кромки бора. Он знал, что там, по сограм, пробирается к Семисосенкам отряд, организованный Степаном Перфильевичем для поимки кустарей.

В доме лавочника состоялся совет, на котором был также сын Степана, прыщастый, прибывший на побывку юнкер. Решили послать верхового в волость за милицией. А пока что самим принять меры. До вечера милиция из Галчихи не подоспеет… Как-никак пятьдесят верст в оба конца.

Договорились сделать у Семисосенок засаду. Кто-то ведь должен прийти за деньгами. Если придут один — двое, что наиболее вероятно, арестовать, а если больше — дать бой, не отпускать от себя, пока не появится милиция. В отряд, кроме лавочника и его сына, вошли объездчики Федор Быков и Корней Шугайлов да Никита Бондарь — справный мужик с Харьковской улицы. К ним напросился и десятский Мишка Жбанов, который имел с кустарями свои счеты.

Из села вышли по одиночке, огородами. Собрались за кладбищем, куда Степан Перфильевич загодя выслал приказчика с подводой. На телеге под сеном лежали две новеньких трехлинейки да дробовик.

Чуть позже выехал Захар Федосеевич. Не с голыми руками отправился в опасный путь: прихватил из дому берданку крупного калибра, патроны зарядил волчьей картечью. А туго придется — можно и наутек. Не догонят. Гнедко не выдаст. Получите, иродово семя, бобровские трудовые денежки, сполна получите!

У горбатого, осевшего на бок моста через пересохшую речку Прорыв повстречался кузнец Гаврила с возом валежника. Бричка нагружена до отказа колодами, смолистыми пнями. У лошаденки жилы вытягиваются от натуги.

— Далеко едешь на ночь-то глядя, Федосеевич? — спросил Гаврила.

— Того… значит… по делам своим, — не зная, что ответить, пробормотал Захар.

— Какие ж дела сейчас? — допытывался кузнец, уступая дорогу.

— Гнедка поразмять надо, милок. Застоялся конь, — нашелся, наконец, мельник.

В балках и над Прорывом густел туман. В бору уныло кричала птица-сизоворонка. А сердце щипала жуть. Захар хотел повернуть обратно, да в том месте, где дорога вплотную подходит к кромке бора, из-за сосны показалась голова Степана Перфильевича.

— Поторапливайся, Захар Федосеевич, — негромко проговорил лавочник, — наши уже там.

Трясло, как в ознобе. Стучали зубы. Бобров нагнулся у сосны с двумя вершинами, делая вид, что прячет деньги. Проклятые Семисосенки! Мельник еще никогда не бывал в таком отчаянном положении. Ясно, что за ним наблюдал кто-нибудь из кустарей. Бобров ждал окрика, выстрела. А чего! Взбредет в голову бродягам порешить человека — и порешат. Попробуй спросить с них, коли они власти не признают! Сам начальник милиции ездит не иначе, как со взводом охраны. А у Захара Федосеича много завистников. Почитай, все село. Нет, напрасно он послушался лавочника. Сам Степан Перфильич прячется в согре, а ты вот копайся тут, на виду у злодеев. Надо было никому не говорить, а послать сюда Ваньку с тыщей, и вся недолга. Только одно обидно: не просят деньгу, а требуют. Да еще какую деньгу!

Захар, как уговаривались, отъехал немного от Семисосенок и свернул в лес по дорожке, на которой его ожидал лавочник. Мерина привязали, а сами, пробираясь через колючий кустарник, пошли к месту засады.

— Поубивают нас, иродово семя! — простонал мельник. — Поубивают!

Лавочник окрысился:

— Струсил? Из-за тебя кашу заварили. Значит, помалкивай!

Степан Перфильевич был внешне спокоен. В каждом его жесте и взгляде чувствовалась собранность. Он сам пошел на поимку кустарей и сейчас не сомневался в успехе. Впрочем, в случае неудачи лавочник ничего не терял.

В голове Захара бурлили противоречивые мысли. Мельник был благодарен Степану Перфильевичу за защиту. Давно следовало проучить лесных разбойников, отбить у них навсегда охоту к чужому добру. Однако, если кустарей не захватят, сведут они счеты с Захаром Федосеичем. Тогда и тыщей не откупишься. Хотелось бежать, куда угодно, только бежать.

И мельник уже поотстал немного, чтоб сподручнее было скрыться. Но Степан Перфильевич зловеще прошептал:

— Торопись!..

У самой кромки наткнулись на рябого Федора. Он лежал в небольшой ямке, направив в сторону Семисосенок ствол своего смит-вессона. Неподалеку от объездчика, взобравшись на толстый сук, пристально всматривался в вечернюю синеву десятский. Остальные скрывались в лощинке, выходившей на дорогу.

Бобров и лавочник залегли рядом с Федором. Мельник вырыл прикладом берданы упор для руки, хотя знал, что стрелять ему все равно не придется. Сейчас он и за десяток шагов не увидел бы человека. Разве что для острастки выпалить при случае раз — другой?

Молчали. Было слышно только, как звонко гудели комары да посвистывал носом Федор.

И вдруг в наступившей тишине явственно донесся беспокойный говорок колес. При других обстоятельствах эти звуки не произвели бы никакого впечатления. А теперь они взбудоражили заговорщиков. Все были уверены в том, что вот-вот, через какую-нибудь минуту завяжется перестрелка.

Мишка Жбанов торопливо перекрестился и сполз на землю, читая про себя «Живые помощи». Десятский знал молитву нетвердо и сейчас все свое внимание обратил почему-то на то место, где всевышний призывался к спасению от «страха нощного, стрелы летящей, беса денного и полуденного».

Рябой плотнее прижался к земле, вобрав голову в плечи. Пепельные, спрятавшиеся под бровями глаза настороженно ощупывали сумрак.

— Едут, — тяжело выдохнул Захар и уткнулся лицом в колючую хвою. Его замутило от страха.

Из-за поворота выехала подвода, на которой, развалясь на свежескошенной траве, полулежал человек. Конь бежал рысцой, позванивая удилами.

Поравнявшись с Семисосенками, подвода остановилась. Мужик слез с телеги, и все узнали в нем сельского писаря. Митрофашка достал из-под травы топор и направился прямо на засаду.

— Нелегкая тебя принесла! — проговорил полушепотом лавочник и поднялся, чтобы предупредить писаря, посвящать которого в свою тайну Степан Перфильевич не хотел. Кто его знает, что за человек этот Митрофашка.