Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга первая

— У него помимо лавки богатство есть.

— Есть, да и то заберут. Нет, Петруха — ангел! С ним полюбовно сходиться следоваит! И с Солодовыми тоже. По селу какие разговоры пойдут? Я скажу тебе. В каждом доме вспомянут, как Захар Бобров беднякам помогает. А деньги эти, что отдал Свириду, завсегда вернуть можно. Завсегда! Это как капиталец в банке. Сотельную зазря ить никто не выложит. Кто они, Солодовы? Рвань, барахло серое. А поддержку в случае дадут. Их, почитай, полсела. И другим радение. Вот оно что. А ты несообразная, Дарья! Думаешь, мне легко было ни про что деньгу выложить? Думаешь, запросто отдал? Ан все обмараковал я, все.

Из переулка показалась худощавая фигура учителя Аристофана Матвеевича Золотарева. Брюки-галифе, хромовые, начищенные до блеска сапоги, белая косоворотка, перехваченная узким кавказским ремешком, — все сидело на учителе, как нельзя лучше. Шел Аристофан Матвеевич не спеша, задумчиво покручивал в руке неизменную спутницу свою — палочку краснотала.

По единодушному мнению мужиков, учитель был самым знающим человеком в селе. И про чего только не поведает: и про царей разных, и про народ германский, и про графа Толстого, что землю сохою пашет. Поначалу Аристофан Матвеевич больше на рыбалку ходил, а как засел в Петрограде Керенский, переменился учитель. В Галчиху на земские собрания стал ездить. Я, говорит, есть социал-революционер и за народ стою. Брешет, наверно. Что ему народ, когда коня запрячь не умеет? Его дело — газету читать, про политику рассказывать. А народ сам за себя стоит, как кто может.

Подошел учитель к палисаднику, тряхнул чубом кудрявым, заговорил, обмахивая лицо платочком:

— В политике весьма важно быть гибким и дальновидным. Мы заявляем: «Долой гражданскую войну и да здравствует учредительное собрание!» Сибирь, автономная, независимая, на верном пути к свободе…

— Здравствуй, Аристофан Матвеевич! — перебил учителя Захар. — Ты что-то шибко мудрено закрутил. Не враз разберешься. Новости-то есть какие? Что в волости говорят?

— Временное правительство Сибири действует. Премьер Петр Вологодский произнес речь. Он заявил, что повсеместно созданы земельные комитеты. Советы, как несостоятельная форма управления, пали.

— Так… Ленина, значит, нету? — Захар с удовлетворением почесал бороду.

— Дни большевистского правительства сочтены.

«Каюк теперь кустарям», — подумал мельник и пожалел о том, что прибавил в свое время к тысяче еще два сторублевых билета. И черт же его сунул угождать Горбаню! Сколь просили, столь бы и отдал. А то и вовсе можно было не отдавать. Пальнуть из берданы, и только бы спасибо сказали, что прихлопнул разбойника.

— А если Советы сызнова появятся?

— Мы опять объявим нейтралитет, до лучших времен, разумеется.

— Это что же? И нашим, и вашим? Так? Тебе чего не держать тралитета, коли весь достаток при себе. Ох, Аристофан Матвеевич, вот ты революционером себя обзываешь. И, значит, выгоду какую-нито в этой заварухе видишь. А мужику на что она, твоя революция? Ему пожрать надо, да справу купить. Нам и Миколай худа не делал.

— Но свобода… демократия.

— Ишь ты! Свобода… А у меня ноне Дарья курицу зарубила, — по лицу Захара Федосеевича пробежала хитрая усмешка. — В огород проклятая повадилась. Свободы захотела. Вот ее на чурку и топором — р-раз! Потрепыхалась, и амба!

— Н-да!.. У вас, однако, не совсем демократические понятия.

— Закружил ты мне голову, Аристофан Матвеевич. Поговорил бы еще с тобой, да на покос надо. Прощевай на этом, — Захар Федосеевич захлопнул створки окна и, повернувшись к жене, прыснул дробным, хриплым смешком:

— Ишь ты! Ученый, ан ничего в делах наших не смыслит. Одной политикой занимается…

А через полчаса, уложив на ходок испеченный Дарьей хлеб, мельник выезжал из ворот. Работники отправились на луга еще затемно и теперь, наверное, ждали завтрака. Кругом расход. Подумать только — кормить шесть лишних ртов! Хоть бы уж работали споро.

В переулке повстречались староста и Елисей Гаврин.

— К тебе, Федосеевич, — произнес староста, приподняв над головою картуз.

— Чего надо-ть?

— Завгородние покос в Барсучьей балке тебе отдали?

— Так договорились. А что?

— А вот ему они, — Касьян кивнул на Елисея, — тож посулили.

— Ничего не знаю. Это дело мы решили уже, — сухо ответил Захар.

— Завгородние бают: коси, Елисей, тебе отдаем, — заговорил переселенец.

— И я это же скажу. Да только не лезь на чужие участки. Не лезь.

— Дык Завгородние…

— Что Завгородние? Не их земли, а кабинетские. И ноне я занимаю всю балку, — отрезал мельник.

— Дык что ж это такое! Где правда-та? — растерянно проговорил Елисей. Староста молчал.

— А правда, коли ты ее ищешь, в моей воле. Как пожелаю, тому и быть. Ежели хочешь — исполу коси на участке Завгородних.

— За что обижашь? Неуж я не такой, как другие? — залепетал дед.

— Федот да не тот. Ленина, брат, теперь нету.

— Хоть бы ты, Касьян Митрич, заступился-та. А?

Староста стоял, понурив голову.

— У тебя двое сынов да дочка. Боишься, поди, переработать? Надумаешь, так приезжай сегодня. А то начнем косить луг — и на том конец! — крикнул Захар, понужая жеребца. Старосту и Елисея обдало клубами пыли.

Вишь, какой он, кровопивец-мельник-та! — вытирая слезы с воспаленных век, сказал переселенец.

— Не знаю, что тебе теперь и посоветовать, — отозвался староста. — Выхода нету. Берись косить исполу. Тебе ведь немного надо: всего копен семьдесят — восемьдесят.

Елисей повернулся и, съежившись, медленно зашагал прочь.

Крапивинская елань, где Завгородние косили сено, находилась всего в каких-нибудь трех с половиной — четырех верстах от Покровского. Сверток в бор был сразу же за Прорывским мостом. Прорезав согру на взгорье, дорога круто спускалась в заросли ракитника и таволги. Направо раскинулся покос Завгородних, налево — Захара Боброва. Их разделяла небольшая полоса кустов.

Почти у самой дороги Завгородние построили балаган: скрученные ракитником жерди покрыли мелким болотным камышом. Внутри настлали травы.

— До дому нет нужды ездить, — сказала Домна. — Только коней томить да время терять.

В бору запрещалось разводить огонь. Но Завгородние сделали у ручейка с ржавой водой очаг, обложив его дерном.

— Теперь не страшно, — заметил Роман. — Объездчики, поди, не сунутся сюда, а коли пожалуют — милости просим. Надо же посчитаться.

— Я тебе посчитаюсь! Так зад изрисую, что на место не сядешь, — пригрозила Домна.

Яков сердился на брата. Целый день, как ни палило солнце, не подходил к балагану пить, чтоб не встречаться с Романом. И Варвару не просил поднести воды. Ох, и упрямый! Роман посмеивался.

Косил Яков легко, словно не литовкой, а прутом срезал, играючи, густую, высокую стену лесной травы. Сено обещало быть добрым. Кроме папоротника и осоки, здесь росли иван-чай, подмаренник, костер. Не даром же облюбовал Захар Федосеевич эту елань.