Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга первая

— Ой, как хорошо-то! — признавалась, обнимая Романа.

Кто-то высоким голосом затянул песню:

И все застолье гаркнуло враз:

Вскоре сдвинули к стене столы, и Колька Делянкин развернул хромку. И заходил под ногами пол от удалой русской пляски. Потом Макар Артемьевич сорвался с места, растолкал плясунов и попросил сыграть гопака. Пошел вприсядку, на зависть деревенским парням. Вызвал в круг сваху, тетку Ганну.

Пока шел перепляс, Гаврила уговаривал Митрофашку показать всем рубцы на спине.

— Пусть посмотрят! Каждый должен знать про это! Помнить!

— Да уж все знают. Не надо! — морщась, возражал писарь.

— Покажи! Знать — одно, а видеть — совсем другое!..

— Давай лучше выпьем еще, и дело с концом!

— Нет, ты меня не отговаривай! — настаивал кузнец. — Хочу, чтобы все видели!.. Люди! Лю-ди!.. Посмотрите, люди! — и поднял подол писаревой рубашки. Открылось стянутое струпьями тело. — Лю-ди!..

Митрофашка смешно махал руками, стараясь отбиться от Гаврилы. Но тот держал его крепко, по-медвежьи.

Все застыли в каком-то страшном оцепенении. Но вот распахнулась дверь, и в прихожую широко шагнул Петруха Горбань. За ним — Касатик. Оба улыбчивые и немного сконфуженные.

— Извиняйте нас, — проговорил Петруха, снимая сосульки с выбеленных инеем усов. — Только захотелось на радость дружков посмотреть. Да и поздравить.

На них навалились, потащили к столу. Гаврила полез целоваться к зятю, но его не пустили. Роман трижды налил кустарям по полной. Однако Петруха последней рюмки пить не стал.

— Мне уж много. Лишняя будет, — сказал он. — А наше дело сами знаете какое…

Подсев к нему, Роман рассказал о встрече во Вспольске, на постоялом дворе. Передал разговор со слесарем слово в слово.

— Спасибо, — поблагодарил Петруха. — Как фамилия его?

— Гурцев. Куприяном зовут.

— Не слышал такого. Может, приезжий какой?

— Приезжий. Из Иркутска.

— А может, и провокатор, шпион… Ну, да мы тоже не лыком шиты!

— Вроде, славный парень.

— О нем Абрам Давыдович ничего не говорил? — спросил Петруха, выжидательно глядя на Романа.

— Как же! Он сказал, что к нему плохие люди не ходят.

— Значит, наш человек. Свой.

— Правда, он со слесарем этим не шибко знаком.

— Абрам Давыдович знает вашего Куприяна лучше, чем мы друг друга. Поверь мне.

Снова плясуны вышли в круг. Все сгрудились возле них. Только Касатик заигрывал с попадьей в углу. Обнимал ее, нашептывая на ухо:

— Всем хороши, мадам! Глазки у вас, как маяки. Ручки — канаты. Таких с удовольствием берут на абордаж! Вот только прошлое у вас темное: жена служителя культа. Матушка…

— А и что ж я поделаю! — кокетничала она. — Отец Василий забросил меня.

— Стыдно, мадам, мировой капитал поддерживать! Вы повернитесь лицом к пролетариату! Пришвартуйте сердце матроса! — подмигнув Петрухе, Касатик кивнул в сторону попадьи. — В перековке нуждается… Придется подзаняться с матушкой.

Гузырь отливал водой бабку Лопатенчиху. Безмолвная, лежала она у порога. Спала, оглушенная самогоном. Но вот беззубый рот что-то прошамкал, и дед облегченно вздохнул.

— Ее хватит еще не на одну свадьбу! — заметил Ванька.

— Крепка, язви ее, — поддакнул Трофим.

— Мохом поросла, любо-дорого, ан которых покрепчее будет, — согласился дед.

Расходились по домам глухой ночью. Яков прощался с гостями у ворот.

— Касатиков конь пусть у вас постоит пока, — попросил Горбань, прыгнув в седло.

— А где же он сам, Касатик? Что-то я не углядел.

— Перековывает попадью. У нее, видать, заночует, — улыбнулся Петруха.

Степан Перфильевич привез из Галчихи омскую газету «Сибирская речь», которая обошла все село и была зачитана до дыр. До сих пор покровчан мало интересовали события, происходящие в политической жизни Сибири. Они прямо не касались мужиков, не вносили существенных перемен в давно установившиеся порядки. Падение Советской власти было встречено здесь равнодушно, как и создание Западно-Сибирского комиссариата и Сибирского временного правительства.

Мужикам чужда была мышиная возня завзятых политиканов, образовавших Всероссийскую директорию. Впрочем, о последней они знали только понаслышке, и никто не брал себе в толк, что это за штука и нужна ли она вообще. Высшей властью со времени падения Советов для покровчан был начальник волостной милиции Марышкин. Он ловил кустарей и дезертиров, его следовало остерегаться.

И вдруг оказалось, что Марышкин — седьмая вода на киселе. Есть повыше. «Сибирская речь» печатала постановление совета министров временного Всероссийского правительства:

«Ввиду тяжелого состояния государства и необходимости сосредоточить всю полноту верховной власти в одних руках, Совет Министров постановил: передать временно осуществление верховной государственной власти адмиралу Александру Васильевичу Колчаку, присвоив ему наименование Верховного правителя».

А ниже был опубликован приказ верховного главнокомандующего всеми сухопутными и морскими вооруженными силами России № 1/40 от 18 ноября 1918 года.

«1. Сего числа постановлением Совета Министров Всероссийского правительства я назначен Верховным правителем.

2. Сего числа я вступил в верховное командование всеми сухопутными и морскими вооруженными силами России.

Верховный главнокомандующий адмирал Колчак ».

Из этих двух документов в Покровском поняли, во-первых, что дела у Омского правительства не завидные и, во-вторых, что в Сибири теперь объявился царь. Мужика не проведешь. Он знает, почему Колчак верховным правителем назвался. Трусит, что и ему по шапке дадут, как Миколашке. Царем-то быть хлопотно. Служба не особо вольготная. Того и гляди, что заарестуют и в расход пустят вместе с домочадцами.

И еще оказался новый царь хвастуном. Дескать, всеми вооруженными силами командует. Всеми, да не всеми. У Ленина, может, побольше этих самых сил. А ведь он тоже не в какой-то Туретчине, а в России. Конечно, до Ленина далеко, да слух все же доходит, что он засел за горами Уральскими и сдавать своих окопов не собирается.

Насчет тяжелого положения государства у покровчан тоже были свои думки. Коли Омску приспичило, жди новой мобилизации. Может, и другие возраста потребуют.

В поминовской лавке собралось до десятка мужиков. Столпились у прилавка. Отложив в сторону газету, Степан Перфильевич объяснял:

— Разруха кругом. Голод по городам. И к тому же каждый гнет линию. Оттого и призвала власть адмирала Колчака править всем народом… Временно…