Сергей Алымов - Нанкин-род

Раскосые щели глаз ловили улицу, вывески, европейскую манеру приветствий.

«Все теряет установленный вид, – думал Вей, – одежда, люди, дома… Города изменили свое лицо… Из жизни исчезли мудрые правила… Никто не хочет исполнять свой долг».

Старый Вей, закрыв глаза, отгородился от современности.

Колясочка плавно катилась по авеню Жоффр, пропуская одержимые скоростью автомобили. Каменные мундиры породистых особняков щеголяли разнообразием окраски. Виллы, белые, как парадные кители морских лейтенантов; голубые, как френчи французских летчиков; пепельные, как тужурки бронекоманд; черные, как куртки шотландской пехоты – мелькали за прикрытием оград и деревьев.

В самом конце улицы, сверкая нежной позолотой капризно изогнутой кровли, стоял уединенный дом.

Резная арка из белого мрамора, покрытая пышными пионами, вела во двор.

Белые львы сторожили дорогу к высокому, с ажурными ступеньками, крыльцу. Коляска, миновав арку, покатилась по белой, словно посыпанной солью аллее.

У скрюченных карликовых деревьев возился старый китаец в синем халате. Он тщательно окапывал деревья, поливая их темной густой жидкостью.

Старый Вей сошел у крыльца. Он был худ и прям, и его пепельно-серый халат с серыми тисненными цветами при ходьбе раздувался и опадал, словно наполненный воздухом.

Поднявшись на крыльцо, Вей остановился, устремив взор на полоску красной бумаги, наклеенную над дверью. Нарядные, похожие на маленьких золотых крабов, буквы ползли по бумаге, образуя знакомое изречение «пинь-ань-ши-фу»: «Спокойствие – есть счастье».

Это новогоднее пожелание еще раз напомнило Вею, что сегодня последний день Мыши, освобождающей место наступающему году Коровы.

Ощущение торжественной значительности этого праздника – сохранившего полностью пышные традиции старины – сгладило неприятное впечатление недавней прогулки.

Вей вспомнил, что на многих дверях он видел такие же надписи. Народ, которому республика навязала новый западный стиль, сохранил верность лунному календарю.

Пройдя в комнату, увешенную портретами предков, Вей опустился в кресло. Постепенно его сознание утонуло в туманах древности. Тысячелетья протянулись уходящей в вечность аллеей, по которой торжественно проплывали тени великих Поднебесной империи.

Необозримой стеной вставало несравненное величие ханской династии; сверкающее великолепие Трех Царств; пышная роскошь Нань-Бэй-Чао; блистательная мощь Сунов, воинственный пыл Юаней, изысканная мудрость Минов, мрачное цветение последних Цинов.

Кун видел безумца, горделивого Хуан-Ди, пожелавшего уничтожить все книги, написанные до него, не исключая книг великого Конфуция. Со свитком жертвенных гимнов двигались сиятельные покровители искусств Вен-Ди и У-Ди. Верхом на осле, с лицом, обращенным к хвосту, ехал бессмертный пьяница Ли-Тай-Бо [7] Великий китайский поэт, умерший от пьянства. .

Несметный караван великих тянулся по пути тысячелетий, упираясь в сегодняшний день.

И над пышным величием трона, меча, кисти и песни возвышалось скромное величие мудрости Конфуция – основателя рода Кунов, к которому принадлежал старый Вей.

Две с половиной тысячи лет отделяли Вея от тех дней, когда в маленьком княжестве Лу Шандуньской провинции жил его задумчивый предок, определивший путь целого народа и подаривший потомству тайну несокрушимости.

«Семьдесят два поколения стояли за спиной Вея… Семьдесят две могилы главных представителей рода давали опору его ногам…

Сегодня кончается мой семьдесят третий год, – думал Вей. – Мой великий предок прожил семьдесят три года… Драгоценное эхо его мудрости и поныне звучит в сердце народа… Что достойного сделал я, его семьдесят третий потомок?»

Память старого Вея начала тщательно преребирать пережитое.

Детство в священном городе Цю-Фоу… Каменные верблюды, грузно осевшие на желтую землю… Кипарисы у храмов и кипарисы на кладбище… Странные жалобы голубиных флейт, замирающие над рисовыми полями… Медленные черепахи, дремлющие под горбатыми мостами монастырских прудов… – Этими подробностями были отмечены первые годы существования Вея.

Он был единственным сыном старейшего представителя Кунов и прямым наследником и хранителем родовых традиций.

Детская рубашка, украшенная изречением Конфуция: «Я верю в древние времена и люблю их» – определила навеки его судьбу.

Его детской комнатой был «Зал великого совершенства» в храме с мраморными колоннами. Чтение священных книг заменяло ему сказки. Товарищами его игр были храмовые служки и мальчики-танцоры, носившие старинные одежды с длинными рукавами, мешавшими им заниматься бросаньем камней.

Маленький Вей был вырван из жизни с самого начала. Жрецы, бывшие его няньками, ходили за ним по пятам, тщательно оберегая маленького «продолжателя рода святого» от занятий, являющихся привилегией простых смертных. Вею не разрешалось тревожить сон священных черепах, разбивать носы дразнившим его мальчишкам, стрелять из лука, лазать по деревьям.

День его начинался с посещения храма. У средней северной стены перед таблицей с надписью «Высокоправедный первоучитель и наставник Кун» – он преклонял колени в трех торжественных «котоу». Затем он свидетельствовал свое почтение четырем товарищам предка.

Двенадцать мудрецов, чьи таблицы украшали боковые стены «Зала великого совершенства», являлись дальнейшими свидетелями почтительной вежливости маленького Вея.

Из главного зала Вей проходил во двор. Там в длинных, низких галереях ожидали его посещения остальные семьдесят два ученика Конфуция.

Светило жаркое солнце… На деревьях скрежетали цикады. Мальчишки кормили листьями зеленых сверчков.

Маленький Вей, не останавливаясь, проходил мимо увлеченных забавами сверстников на кладбище, чтобы у могилы «совершенного примера для всех веков» выслушать скучное рассуждение наставника о благодатных преимуществах вечности.

Остальная часть дня засорялась изучением древних текстов и только ночью, когда засыпали люди и выходила на прогулку луна, маленький узник украдкой выбегал в жизнь, собирая запрещенные днем радости.

Набегавшиеся за день дети спали и видели сны. Бодрствовали только рыбаки, волшебным способом приманивая рыбу. Они приближали к воде лакированные дощечки, в которых, как в зеркале, отражалась луна. Очарованная рыба прыгала в сети, и рыбаки радовались удаче, не обращая внимания на тихого мальчика, завороженного, подобно рыбе, таинственной магией лака и луны.

Мерное стрекотанье сверчков уводило Вея в сады, наполненные цветами, тоскующими по человеческому вниманию. Голова кружилась от запахов, а сердце начинало стучать громче колотушки ночного сторожа.